— Ну и что? Почему бы тем же католикам или англиканам не заняться этим делом?
— Да очень просто. Высокая сложность контроля.
— В смысле?
— Главный камень преткновения любой идеологии — это личный опыт человека. Если отбросить высокие слова об идеалах и ценностях, которыми пользуется учение, то в конечном счете ее цель сводится к воспитанию не только послушного члена общества. Он должен знать и уметь. Занимать место в иерархии. Он должен работать на общество. Общество дает ему, он дает обществу. Колебания в кристаллической решетке должны быть сведены к минимуму. Личный опыт и поток информации, который идет извне, — это агрессия на традицию идеологии. Десять лет назад здесь было много глупцов, которые кричали о давно ушедшем тоталитаризме. Так вот — любая идеология тоталитарна. Одна из первых задач любой идеологии — обесценить личный опыт. Твой разум — это наполовину те вещи, которыми тебя загрузили, когда ты был мал и глуп, вторая половина — то, что в тебя попало в течение сознательной жизни. Задача любой идеологии состоит в том, чтобы убедить тебя, что твои двадцать девять лет — просто мусор. Из праха пришел — в прах уйдешь. Ни одна из действующих мировых религий не работала и не работает с гибким каноном, который может быстро подстраиваться под индивидуальность.
— А в Brotherhood не так?
— Они оставляют личному опыту право на существование. В общем балансе ему отведена достойная роль. Они ищут и взращивают творчески боеспособных профессионалов, которые размышляют не только над книгами, но и над собственным опытом. И операторы пространства используют парадокс, жесткий и агрессивный парадокс. Христианство тоже исповедует парадокс. «Ударили по правой щеке — подставь левую». Тут все намного жестче. Или ты принял условия, или — до свидания. Но выбор делается осознанно самим человеком. Выбрал — новый айкон на погоны, нет — остаешься на прежнем уровне. И эта парадоксальность перемалывает основные локальные мифы, вот что интересно. Человек последовательно очищается от предрассудков: сначала своего ближнего окружения, потом мифов ближайших субкультур и далее, к мифам эпох. От всего того, что порождает мнимые парадоксы, стереотипы поведения, что ограничивает свободу мышления.
— Тебе чем-то не нравится тенденция?
— Тенденция ведет к тому, что за сломом мифов следует понимание их надуманности или необходимости для чисто утилитарных целей. Обесценивается эмоциональная составляющая, и приходит осознание своих собственных подсознательных мотивов иметь в распоряжении эти мифы. Как прививка от бешенства. И потом — Мастера Зеркал. Это не случайное определение, Дима. Вспомни: Зеркальные Лабиринты, Озера, Страна Снега и Льда. Их ашрам находится там, на той стороне, во Внешнем Мире пространства.
— Ну и что?
— Зеркало — это символ самопознания. Начиная от «Свет мой зеркальце, скажи…» и до Борхеса, которому снились кошмары о зеркалах. Они распознают свои айконы, постигают себя, и при этом они творят зеркала. Что есть творчество? Это тиражирование себя по времени и пространству. Что ты на меня смотришь? Ты на дорогу смотри.
— Думаю.
— Ну-ну. Рассудок плодит зеркала. За тобой тянется целая галерея из того, чем ты был и чем ты будешь. Чтобы понять разницу между собой в прошлом и настоящем и что-то спланировать на будущее, ты рисуешь себя в собственном сознании. Всегда есть как минимум три «я» — в прошлом, будущем и том, что можно назвать «здесь и сейчас». Вспомни — «художник отражает сущность мира». Плодятся картины, скульптуры, тексты, которые в первом приближении есть сам художник. Или в прошлом, или в будущем. Кинематограф, театр — те же картины, только в динамике. Вокруг зеркала. Ты понимаешь? Они просекли тему. Я не уверен, что Мастера Зеркал не являются просто произвольным выбором декорации. Страна Снега и Льда может быть простым кодированием того, что лежит за Уральским хребтом, ныне исключены более глубокие причины. Это один из возможных вариантов. Другой — они привлекали специалистов, очень хороших специалистов. Тут возможна работа с крупными структурами. Проектирование сознания. Вспомни Гессе. Игра в бисер. Комбинирование отдельных элементов из различных культурологических схем для получения максимального эстетического удовольствия. Посмотрим на дело с другой стороны. Если у тебя есть пункты «один», «два», «три» и правила их сочетания, то возможные комбинации ты можешь просчитать и спрогнозировать. Как и возможный результат, к которому придет другой комбинирующий человек, или реакцию на ту или иную схему, если с ней столкнется человек, у которого в сознании заложены три пункта и правила их комбинирования. Понимаешь? Воспитание с закреплением стойких реакций на предмет — в сущности, система условных рефлексов, только очень высокого порядка.
— Эта схема не дает места для свободы воли, произвола человеческого духа. На тебе места живого не оставят, если ты сунешься с проповедью проектирования рамок для свободного человеческого волеизъявления. Этого не терпит никто, начиная от богемных девочек и заканчивая седовласыми адептами.
— Правильно. Только они занимаются этим с претензией на то, что их потуги есть высшее проявление человеческого духа. Innercycle тиражирует вдохновение. Я думаю, что их ученики будут недалеки от того, чтобы тиражировать философские и религиозные системы, но не делать из этого привилегию и культ, а так — как будто на конвейере. Не для того чтобы двигать «прогресс вперед», а чтобы как можно лучше прикрыть себя от боли. То, что сейчас называют тенденцией духовного роста, на самом деле давно стало бегом по кругу. Одни и те же мотивы. Меняется только форма — стихи, музыка, тексты. В неумении других воспринимать то, что может воспринимать личность, она видит их духовную неразвитость. Элитарность, — протянул Макс. — На самом деле все проще. Плоть осталась плотью. Недостаток здорового цинизма позволяет видеть в культуре не простую игру в кубики, а нечто более возвышенное.
— Чем тебе досадила культура, Макс?
— Неосознанная игра в зеркала довела нас до тупика, и я не знаю, что хотят сделать из Братства — конвойных мирового культурного процесса или тех, кто порвет этот круг на части.
— Innercycle готовит революционеров для того, чтобы наконец вытащить мир из дерьма?
— Бунт обречен. Он уже стал частью традиции, и то поколение, что не бунтовало против папы с мамой или не стало «потерянным», презирается всеми остальными. Хотя на светофоре они все вместе — в домашних тапках и в мягком кресле. Еще один виток в спирали. Если тут что-то и есть, то это не бунт. Тут возможна война, для которой нужны не только солдаты, воплощающие приказы в жизнь, но и генералы, которые смогут чертить схемы наступлений.
— Тебе хочется это видеть.
— Может быть, я и вправду выдаю желаемое за действительное. Не знаю. Я просто ставлю себя на место людей, что сидят на серверах в Манчестере. Я говорю как человек, который знает, как работать этим инструментом, не больше. — Он резко обернулся к Дмитрию. — Слушай, ты такой же, как и я. — Макс прищурил глаза. — Ты же работаешь с информацией, ты профессионал, аналитик, неужели ты до сих пор ничего не понял? — Он наклонился к приборной доске и почти прошипел: — Десять заповедей сведены до имени файла в каталоге, наравне с почтой, которую тебе гонят по Сети каждый день. Имя, время создания, объем на диске. — Он улыбнулся. — Ты представляешь, Десять заповедей, время создания с точностью до минуты. Что комментировать, если все известно? Мы богохульники. Все тексты, которые циркулируют по Сети, по сотням локальных сетей, — все это единицы одного порядка. Единственное, что еще держит Библию на уровне Книги с большой буквы, — это традиция, объявившая, что это богоданное слово. Ты читал «Кантата на смерть Лейбовица»? Нет? Там описан монастырь послеядерной войны, где монахи копируют старые тексты. Знаешь, что у них вместо канона? Инструкция по использованию. Возвести текст на пьедестал может равно и случайность, и целенаправленная кампания. Ты понял? — сухо спросил Макс и откинулся назад. — Проектирование сознания, проектирование того, в каких пределах сможет колебаться называемый свободным человеческий дух.
