Князья и воеводы поднялись на звонницу Успенского собора, желая с этого самого возвышенного места в городе рассмотреть вражеские становища и прикинуть, какова примерная численность Батыевой орды. Если станы татар за речкой Лыбедью были лишь смутно различимы из-за дали и скрадывающей их морозной дымки, то лагеря мунгалов за Клязьмой и напротив Золотых ворот с высоты Успенской колокольни были как на ладони.
Воеводы, потрясенные множеством врагов, переговаривались между собой мрачными голосами. Лишь теперь им открылась истинная мощь Батыевой орды, которая обступила град Владимир, как саранча. Никому из воевод еще не доводилось видеть столь несметное конное воинство. Конные отряды татар рыскали по окрестностям вокруг Владимира, ища поживы в опустевших селах, боярских усадьбах и монастырях. Всеволод и Мстислав хранили угрюмое молчание. Им, уже имевшим печальный опыт лобового столкновения с татарской конницей под Коломной, ныне со всей очевидностью открылась вся безнадежность намерений их отца и его братьев разбить Батыеву орду силами одних суздальских Мономашичей.
Сюда, на Успенскую звонницу, прибежал гонец от стражников, находящихся у Золотых ворот. Гонец сообщил князьям и воеводам, что от татарского хана прибыли послы, которые хотят говорить с Георгием Всеволодовичем.
— Сотник Миловат не открыл ворота Батыевым послам, — сказал воин, раскрасневшийся после поспешного подъема по каменным ступеням на самый верх колокольни. — Он велел мне разыскать кого-нибудь из князей и привести к нему на башню.
— И правильно сделал, — одобрил поступок Миловата Петр Ослядюкович. — С Батыевыми послами мы и со стены можем поговорить, неча их в город впускать.
Князья и воеводы спустились с Успенской звонницы, сели на коней и поскакали к Золотым воротам по улицам проснувшейся столицы, по которым сновали мужчины и женщины с тревогой на лице и с одним и тем же известием на устах: «Батыга стоит у стен Владимира!»
Со времен Андрея Боголюбского град Владимир сильно раздался вширь, заняв всю вершину широкого мыса в междуречье Клязьмы и Лыбеди. Изначальный город, основанный Владимиром Мономахом на горе над Клязьмой, теперь стал центральной частью Владимира. Горожане так и называли этот большой квартал, обнесенный деревянными стенами, — Город Мономаха. С южной стороны к Городу Мономаха примыкает княжеский детинец, занимающий самую высокую часть горы и окруженный отдельной стеной из камня-туфа.
С восточной стороны к Городу Мономаха подступает ремесленный посад, или Ветчаной город, тоже окруженный валами и стенами. Выйти за городскую стену из Ветчаного города можно было через каменные Серебряные ворота, а проникнуть отсюда в Город Мономаха можно было через Ивановские ворота, названные так по главной улице, идущей через весь Ветчаной город до Серебряных ворот.
С запада раскинулись кварталы обширного Нового города, имеющего свои отдельные укрепления. На запад из Нового города вели двое ворот — Золотые и Иринины, на север отсюда вели Медные ворота, а на юг — Волжские ворота, выходившие к пристани на реке Клязьме. Из Города Мономаха в Новый город можно было попасть через Торговые ворота.
Поднявшись на самую мощную из крепостных башен Владимира, князья и воеводы через широкие бойницы между каменными зубцами увидели внизу на заснеженной дороге крытый возок на полозьях, запряженный парой гнедых лошадей. Возле возка крутились на месте около двадцати татарских всадников в теплых шубах и высоких шапках с меховой опушкой. Среди татар имелись двое толмачей, которые неплохо говорили по-русски. Эти толмачи ближе всех прочих мунгалов подъехали к запертым Золотым воротам, задрав кверху голову и перекликаясь с русской стражей.
— О чем там гавкают эти нехристи? — спросил у сотника Миловата Петр Ослядюкович, кивнув на татар.
— Степняки спрашивают: где Георгий Всеволодович? — сказал Миловат. — В городе ли он?
Петр Ослядюкович протиснулся боком меж каменных зубцов башни и крикнул татарским послам:
— Ну я — великий князь владимирский, чего вам надобно от меня?
Два татарина, говорившие по-русски, переглянулись между собой. Затем один из них резво повернул коня и ускакал к кибитке, а другой подъехал еще ближе к воротам, тараща на Петра Ослядюковича свои темные раскосые глаза.
— Эй, князь, хан Бату предлагает тебе сложить оружие и покориться ему, — громко и гортанно выкрикнул толмач-татарин, удерживая на месте своего горячего крапчатого скакуна. — Хан Бату обещает тебе свою милость, тебе и твоим родичам. Князь, как ты правил над своими городами и людьми, так и будешь дальше править. Тебе лишь придется ежегодно платить дань хану Бату и дать ему своих воинов для похода на Запад.
— Передай хану Батыю, посол, что русские князья ни перед кем голову не склоняют! — прокричал в ответ Петр Ослядюкович. — Никакой дани Батыга от меня не получит! И в милости Батыевой я не нуждаюсь! А в дар от меня можешь передать Батыю вот это, посол.
Взяв лук у одного из стражей, Петр Ослядюкович пустил стрелу сверху, метко сбив ею высокую мохнатую шапку с головы татарского толмача. Татарин нагнулся с седла и ловко подхватил со снега свою шапку пробитую стрелой. Тряхнув своими рыжими волосами, заплетенными на висках в две косички, толмач отъехал к своим конным соплеменникам, сгрудившимся возле крытого возка.
— Может, в этой кибитке сидит сам Батыга? — высказал свое предположение сотник Миловат. — Не зря же нехристи трутся подле нее. Может, открыть ворота и напасть на этих чертей косоглазых! Заодно и Батыгу на копье насадим!
— Ишь, прыткий какой! — усмехнулся Петр Ослядюкович. — Поумерь-ка пыл, Миловат. Нехристи небось токмо и ждут, чтоб мы ворота растворили. Ты не на эту кучку мунгалов смотри, друже, а вон на те ихние полчища. — Воевода указал рукой на густые ряды татарской конницы, застывшие на белой равнине в полуверсте от Золотых ворот.
Между тем татары выволокли из кибитки какого-то человека без шубы и шапки, со связанными спереди руками.
Рыжий толмач вновь подъехал к воротной башне, размахивая руками и крича по-русски: «Не стреляйте!»
Два других татарина, спешившись, подвели связанного человека к блистающим позолоченной медью высоким воротам и поставили его так, чтобы русичи на башне могли разговаривать с ним. Рыжий толмач отъехал прочь, а два спешенных татарина остались стоять позади пленника, лишь отступив от него на несколько шагов.
Все русичи, находившиеся на верхней площадке башни, гурьбой приникли к бойницам. Они сразу узнали пленника. Это был двадцатилетний Владимир Георгиевич, оборонявший от татар град Москву, а перед этим принимавший участие в битве под Коломной вместе со своими старшими братьями.
Княжич Владимир был уныл лицом и посинел от холода, поскольку на нем была лишь полотняная рубаха с красным оплечьем и синие посконные порты, заправленные в яловые сапоги. Правая рука княжича была обмотана окровавленными тряпками, на лбу у него засох кровавый рубец.
Старшие братья Владимира первыми заговорили с ним, высунувшись в проемы между каменными зубцами.
