Вахьяздата был всего на четыре года старше Дария, зато далеко уступал ему знатностью. Никто из предков Вахьяздаты не занимал высоких должностей в государстве, тем более не состоял в царской свите. Взлет молодого и честолюбивого Вахьяздаты, который до назначения гаушакой был простым сотником в войске, необычайно прославил его в родном городе Тарава, что находится в Кармании. Среди помощников Вахьяздаты было немало его земляков, постоянно досаждавших ему своими просьбами.
Персидская знать в Пасаргадах считала Вахьяздату выскочкой и относилась к нему настороженно. В самом деле, поведение молодого гаушаки было довольно вызывающим. Вахьяздата не носил бороду и не завивал волосы, что было неслыханно для перса. Он не признавал мидийскую одежду, полагая, что она более годится для женщин, нежели для мужчин. Персидскую одежду он тоже не надевал, предпочитая одеяние скифов, которое он считал более удобным для верховой езды. В обществе высоких вельмож Вахьяздата позволял себе громко и не к месту смеяться, ковырять в носу и чихать, не прикрывая рот ладонью. Шутить пристойно он не умел, долгих речей не выносил, как не выносил и изысканных кушаний.
Вахьяздата не умел ни кланяться, ни угодливо поддакивать, ни поддерживать непринужденную беседу, был груб, неотесан. И хотя имя его означало «созданный наилучшими богами», в манерах его было столько отталкивающего, что несоответствие этого человека своему имени подмечалось сразу и всеми, кто знавал его близко.
Вахьяздата был коротконог, зато широк в плечах. Руки его обладали неимоверной силой. Он любил давать волю кулакам и в драках неизменно брал верх. Выросший в военном стане среди воинов, Вахьяздата умел обращаться с любым оружием, был жесток, считая это проявлением мужественности. Его душевная и умственная неразвитость, однако, не мешала ему находить верный выход в опасных ситуациях, что вызывало уважение к нему со стороны подчиненных. Вахьяздата не был корыстолюбив и падок на женщин. Впрочем, даже незнатные женщины сторонились Вахьяздаты с его грубоватой речью и с покрытым угрями лицом. И ему приходилось довольствоваться непритязательными обозными потаскухами.
Бардия помнил о тех временах, когда цари племен окружали себя непревзойденными наездниками и силачами, поддерживая суровое родовое братство, вот почему Вахьяздата приглянулся царю своей непосредственной простотой и выносливостью. К тому же он обладал собачьей преданностью, в чем Бардия имел возможность убедиться.
* * *
Весть о смерти Прексаспа и о том, что на его место назначен знатный перс Ардиманиш, сын Оха, в Пасаргады принес Каргуш, только что вернувшийся из Экбатан.
Старый Арсам был несказанно изумлен, выслушав эту весть.
– Если честнейший Прексасп предал Бардию, тогда кому же верить? – воскликнул он. – А уж если место Прексаспа занял Ардиманиш, опозоривший род Ахеменидов множеством гнусных поступков, тогда что же делать? Возникает ощущение, что наш царь лишился рассудка, не иначе.
– Я не сказал главного, о повелитель, – с легким поклоном произнес Каргуш.
– Говори же, – приказал Арсам, желая поскорее избавиться от своих подозрений и разочарований.
И Картуш поведал о том, о чем шептались в Экбатанах на каждом углу: Бардия убит, а вместо него на троне сидит маг Смердис, необычайно похожий внешне на сына Кира.
– Об этом как раз и кричал с дворцовой башни Прексасп, перед тем как его убили по приказу царя, – добавил Каргуш.
– О боги! – вырвалось у пораженного Арсама.
В тот день на площади Пасаргад не было никаких судебных разбирательств.
Арсам позвал к себе домой градоначальника и фрашараку, чтобы поделиться с ними тем, что он услышал от Каргуша.
Шурин Арсама был склонен верить слухам.
– Это же немыслимо, чтобы Бардия казнил Прексаспа! – молвил он. – Даже если бы такое случилось, то Бардия ни за что не назначил патиакшем негодяя Ардиманиша. Кого угодно, только не его! Значит, верно то, что на троне сидит не Бардия, а его двойник.
– Этого не может быть! – возражал фрашарака. – Как можно убить царя незаметно для окружающих!? Убить во дворце, полном слуг и телохранителей!?
– Камбиз тоже был убит во дворце, – хмуро заметил Арсам, – и ни стража, ни евнухи не спасли его от гибели.
– С чего ты взял? – не согласился с другом фрашарака. – Камбиз же умер от увечий, упав с коня. Об этом все говорят.
– Камбиз был убит заговорщиками, – упрямо сказал Арсам. – Я кое-что разведал и примерно знаю, кто отважился на это. К сожалению, прямых доказательств у меня нет, но уверен: со временем они появятся.
– Скажи прямо, что ты подозреваешь Бардию в умерщвлении брата, – фрашарака пристально посмотрел на Арсама. – Обвинять в злодеянии царя, даже если правота на твоей стороне, – дело опасное.
– Бардия мертв, – промолвил шурин Арсама, – поэтому обвинять некого.
– Это всего лишь слух, – отмахнулся фрашарака.
– Уштан, ты не веришь своим ушам. Тогда, может, глазам поверишь? – произнес Арсам.
Уштан понял намек.
– И впрямь! Съезжу-ка я в Экбатаны, – с воодушевлением вымолвил он. – В свое время я оказывал услуги Бардии, не откажет же он мне в просьбе лицезреть его.
Разговоры, которые ведутся на мужской половине дома, очень скоро становятся известны и в эндеруне.
Дарий, вернувшийся из очередной вылазки по горам и дальним селениям, куда забирались все, страшившиеся правосудия, удивленно уставился на Статиру, когда та сказала ему:
– Обещай мне, что не пойдешь к своей египтянке, тогда я поведаю тебе ужасную тайну. Дело касается царя царей.
Намек Статиры пробудил в Дарий любопытство, ее тон и взгляд заинтриговали его. Он дал обещание.
Статира затащила мужа в укромную комнату и шепотом рассказала все, что ей стало известно о смерти Прексаспа и о двойнике Бардии.
Дарий не поверил жене, до того нелепым показался ему ее рассказ.
Статира обиделась.
– Не веришь, спроси у своего деда! Или у дядюшки Багасара спроси. А еще лучше расспроси-ка Каргуша, который привез эти известия из Экбатан.
Багасаром звали шурина Арсама.
Дарий предпочел не вдаваться в расспросы, полагая, что со временем лживые россказни утихнут сами собой и истина восторжествует.
Неожиданно в гости к Арсаму пожаловали Интаферн, сатрап Кармании, Мегабиз, сатрап Арахосии, и Аспатин, сын казненного Прексаспа.
Целая кавалькада всадников на разномастных поджарых лошадях проехала по узким улицам Пасаргад. В глаза бросались ярко-желтые и ярко-красные попоны с кистями и длинной бахромой; звенели уздечки, украшенные золотыми и серебряными бляшками. Кони сатрапов, их телохранителей и свиты были украшены позолоченными пластинчатыми налобниками, над подстриженными гривами топорщились красные и белые пышные перья, вставленные в специальные зажимы между лошадиными ушами.
