– Это не имеет значения. Все глаза Ирбиса одинаковы, а его языки говорят только то, что слышат его уши.
– Но, я надеюсь, с тем человеком ничего не случилось?
– Конечно, нет, просто один язык Ирбиса никогда не приходит к одному и тому же человеку дважды. Таковы Правила.
– И все языки столь молоды?
– Необязательно, шах.
– И все прекрасно говорят по-узбекски?
– А вот это обязательно. Так же, как на языках таджиков и урусов. И все носят знак, – посетитель показал свою пайцзу.
– Однако не перейти ли к делу? Какие слова услышали уши Ирбиса от бека Пенджикента?
Пока длился разговор, нукеры, принесшие все необходимое для чаепития (к исполнению традиций Сарыбек относился серьезно), уже удалились.
– Саттах-бек готов принять дорогого гостя в своем городе с приличествующей его величию свитой в удобное для шаха время.
– Что значит «приличествующей моему величию»?
– Это может определить только шах Великого Хорезма. Саттах-бек верит в честность Великого Шаха.
– Все?
– Нет. Саттах-бек слишком стар, чтобы быть кому-либо сыном, но с удовольствием назовет тебя братом.
– Что ж, сказано хорошо и понятно. А что бек думает об Уктаме?
– Самаркандский хаким не хотел быть братом Саттах-бека, когда был силен. Долгие годы он настаивал на подчинении Пенджикента, и даже пытался добиться этого силой. Теперь он просит помощи, но не получит ее. Волки не боятся медведей и тигров, но не помогают лисам.
– Ты принес мне хорошие новости, посланец. Возьми это, здесь законное вознаграждение за работу.
– Не стоит беспокоиться, шах. Ответ полностью оплачен твоим собеседником. А двойную оплату мы не берем. Не обижайся, таковы правила. Мы не нанимаемся на службу. Лишь передаем слова.
– А если я захочу передать свой ответ Саттаху?
– Ты оплатишь его. И слово будет передано. Но какой смысл в этом деянии? Теперь можно послать в Пенджикент своего человека. Не опасаясь, что он умрет.
– Ну что ж, передай Ирбису мою благодарность. Его слава вполне заслуженна…
– Подожди, шах. Тебе еще кое-что просили передать.
– Слушаю.
– Бодхани Ахмадов, баши Фандарьи и Нижнего Зеравшана, предлагает союз против Пенджикента, Матчи и Душанбе.
– Ты удивил меня. Минуту назад твои слова звучали от имени Пенджикента, а теперь передаешь предложение его врага.
– Мы – посредники. Мы передаем любые слова, если они оплачены. Бодхани-баши оплатил и твой ответ, так что он будет передан в любом случае.
– А если я не отвечу, то что ты передашь?
– Отсутствие ответа – тоже ответ, шах!
– Интересно, а от Матчи у тебя нет известий?
– Специально для тебя нет, шах. Но есть заявление Шамсиджана Рахманова для всех, кому интересно. Оно передано еще три года назад.
– И что сказал Шамсиджан?
– «Пока жив хоть один матчинец, никто не станет над Матчой против ее воли».
– Что ж, это хорошие слова. Тем более они наверняка сказаны после победы.
– Ты мудр, шах, как и должен быть мудр великий правитель.
– Не стоит языку Леопарда Гор говорить льстивые слова.
– Это не лесть. Язык Ирбиса говорит только правду. Но иногда она похожа на лесть. Тогда ее говорить приятно. Что передать Бодхани?
– «Нет!» Тигр не ходит с шакалом.
– Хорошо, шах. Ахмадов услышит твой ответ. Не смею больше отбирать твое время.
– Пожалуй, я попрошу о еще одной услуге. Не передашь ли хакиму Уктаму, что он может размышлять еще пять часов. Если Самарканд сдастся за это время, хаким и его семья останутся живы. Не будет ни резни, ни грабежей. Мне дороги жизни узбеков и сартов. Это мое слово. Надеюсь, Ирбис поверит. – Шах внимательно посмотрел на юношу, но тот оставался бесстрастен. – Я знаю, что происходит с теми, кто нарушил слово, данное Ирбису. Ответ не нужен.
– Я передам, шах…
Уфа, шахматная школа
Беспокоился Урусов зря. Играть в шахматы Боря не разучился. Скорее всего, ему сейчас не удалось бы справиться с Рублевиным образца двенадцатого года, но на детей первого разряда хватило с головой. Даже в сеансе. Из тридцати партий он лишь три завершил вничью, и то в одной пришлось очень сильно постараться, поскольку единственная участвующая в сеансе девочка сделала все, чтобы проиграть. Впрочем, результаты игры волновали сеансера в последнюю очередь. Он наслаждался. Таким знакомым и таким забытым чувством игры, общей атмосферой шахматного праздника, самим передвижением фигур…
Казалось, не было ни поспешной эвакуации из Новосибирска, ни одиннадцати лет изнуряющих тренировок, выездов, тревог, потери друзей…
И крови на руках, навсегда похоронившей мирную жизнь.
Прошлое вернулось. И снова маститый шахматист ходит по кругу, передвигая фигуры на каждой доске по очереди, а с другой стороны этих досок сидят взволнованные, взъерошенные дети, страшно переживающие за результат первой в их жизни партии с мэтром, с небожителем, с легендой, со звездой. С гроссмейстером!
Когда-то Боря регулярно давал сеансы. Малышам в кружках, любителям на праздниках в парках, ученикам таких вот школ…
А еще раньше он сам сидел в ряду детей и так же бездарно, как вот этот крохотный мальчуган, подставлял фигуру за фигурой Крогиусу. В упорнейшей борьбе вырывал ничью у Сакаева. Как вырвал ее сейчас серьезный мальчик в очках. А свою победу над Карповым он помнит до сих пор! И радость, огромную, всепоглощающую, гораздо большую, чем принесли все последующие успехи, в том числе и очки, отобранные уже в равной борьбе у того же Анатолия Евгеньевича. Разве что последняя в его жизни турнирная партия, принесшая заветное звание, может сравниться по эмоциям…
Нет, не последняя. Крайняя. И не в жизни, а на сегодняшний день. Правы военные, последней может быть только смерть, а в жизни всегда есть шанс повторения даже совершенно невероятного события. Такого, как этот сеанс одновременной игры в шахматы в самом сердце сожженной ядерным огнем России. А значит, возможны и новые турниры, и новые партии, и может еще вернуться время, когда слово «шах» будет означать только нападение на короля, и ни в коем случае не позывной ефрейтора Юринова.
Боря наслаждался. Он был на своем месте. Он играл в шахматы…
Таджикистан, Фанские горы, ущелье Пасруд
Отряд осторожно взбирался на склон. Как ни старались, а постоянно видеть всех не получалось. Слишком изрезана была поверхность. Камни, ложбинки, бугры, впадины… Изгибы дороги тоже не улучшали видимость.
– Стянуться плотнее, – приказал Савфат.
