— Я полагаю, что буду есть с собакой?
— Будь доволен, что тебе вообще есть дают.
Грейтхауз поставил миску для пленника на пол. Шляпа и плащ гиганта висели на стенном крюке, сам он стоял с закатанными рукавами рубашки.
Проповедник с большим достоинством ему ответил:
— Смею ли вам напомнить, мистер Грейтхауз, что мы у меня в доме? За все время, что я здесь живу, ни разу ни одного гостя не заставляли есть на полу. Я был бы вам весьма признателен, если бы на мое гостеприимство не легло подобное пятно позора — во славное имя Христа.
— Я полагаю, он должен…
— Он может сесть на скамейку для ног, — сухо перебил Бертон. — Вы поможете ему подняться, или придется старому человеку это сделать?
Грейтхауз посмотрел на Мэтью в поисках поддержки, но Мэтью мог только пожать плечами: было ясно, что преподобный Бертон в своей человечности непоколебим — даже по отношению к тем, кого к человечеству можно отнести с оговорками. И все же Мэтью заметил, что Грейтхауз сдержал ругательство, стиснув зубы, когда поставил миску арестанта на стол и затем наклонился, чтобы помочь Слотеру подняться.
Когда Мэтью подвинул ему скамейку, Слотер сказал Бертону:
— Сэр, я весьма признателен вам за вашу доброту, но позволю себе попросить еще об одной христианской милости. В этих цепях сидеть за вашим добрым столом — пытка для моей спины, и не сочтете ли вы приемлемым, если…
— Нет. — Грейтхауз ухватил его за шиворот. — Как-нибудь перебьешься.
— Одну секунду. Мистер Слотер! Позвольте спросить вас: если с вас снимут цепи, клянетесь ли вы держать себя как джентльмен и не причинять неприятностей?
— Сэр! — Лицо Грейтхауза стало наливаться кровью. — Он наш арестант, вам это ясно? Он — убийца! Снимать с него цепи — бессмысленно!
— Я поклянусь во всем, что вы захотите, — заявил Слотер. — Это правда, пастор, что я много грешил, но правда и то, что против меня грешили не менее.
Бертон кивнул. Том помог ему опуститься на стул во главе стола.
— Снимите цепи, — велел проповедник. — Никто да не будет сидеть за моим столом в цепях.
— Да во имя Гос…
Грейтхауз сумел удержаться от богохульства, лишь прикусив язык.
— Именно во имя Его, — ответил Бертон. Наклонив голову, он прислушался: — Слышите, как льет дождь?
Грейтхауз достал из кармана рубашки ключ.
— Мэтью, принеси-ка пистолет.
Мэтью подчинился и держал его наготове, пока Грейтхауз отпирал сперва ножные, потом ручные оковы. Когда цепи упали, Слотер выпрямился во весь рост так, что захрустел позвоночник.
— А-ах! — Он потянулся, подняв руки к потолку. Мэтью почему-то показалось, что арестант стал выше на пару дюймов, чем был в больнице. — Ничто так не пробуждает в человеке голод, как освобождение из оков. Я у вас в долгу, пастор.
Он уселся на скамейку, стоящую между стульями Мэтью и Грейтхауза, напротив Тома.
Грейтхауз взял пистолет, сел и не сводил глаз со Слотера. Том тем временем разливал из большого кувшина яблочный сидр по глиняным чашкам. Когда все было готово, все повторили за Бертоном короткую молитву — во время которой ни Грейтхауз, ни Мэтью не посмели опускать глаза, — и Слотер первым причмокнул губами, зарывшись в жаркое пальцами и деревянной ложкой.
Ели так, как едят голодные, без разговоров. Джеймс покончил со своей порцией и подошел попросить еще. Мэтью отметил, что Том не сразу, но вскоре украдкой передал другу кусок мяса из своей миски.
Пока жаркое готовилось, Мэтью разглядывал Тома. Мальчик по натуре казался молчаливым, замкнувшимся в собственном мире. При первой встрече он действительно рассматривал пришедших, но затем вроде бы не обращал на них особого внимания. Что-то было в нем, сопротивляющееся вопросам — еще даже до того, как их задали. Красивый был юноша, с высоким лбом и резко выделяющимся носом, похоже, когда-то сломанным. Волосы сбриты наголо. Мэтью тоже когда-то носил такую прическу — для выведения вшей. Квадратный крутой подбородок, густые черные брови над пронзительными светло-серыми глазами. Сложения Том был худощавого, но в нем не было ничего, предполагающего слабость. Он двигался с быстротой и точностью, свидетельствовавшими о физической силе и скорости реакции. Вот этот юноша, подумал Мэтью, был бы хорошим учеником в школе фехтования у Грейтхауза.
Тут Том поднял глаза от своей миски и посмотрел прямо на Мэтью коротким недобрым взглядом, как пантера. В этом взгляде читался неприкрытый вопрос: «На что это ты уставился?» Мэтью тут же опустил глаза и сказал:
— Отличное жаркое.
Том, не отвечая, вернулся к еде.
— У вас в сарае стояла когда-то лошадь, — заметил Грейтхауз, прихлебывая сидр. Пистолет лежал рядом с его миской, направленный в сторону Слотера. — Моей упряжке овес очень кстати, спасибо за него. Но что сталось с вашей лошадью?
— Пришлось ее продать, — ответил Бертон. — Том поехал на ней на той неделе в Бельведер, выменять на нужные нам вещи. Свечи, соль, сахар — припасы.
— А далеко от вас Бельведер?
— Ну… миль двенадцать, по-моему.
— Четырнадцать, — поправил его Том, не поднимая глаз.
Грейтхауз замер с чашкой у рта.
— Так что, ты поехал в этот самый Бельведер на лошади и вернулся пешком четырнадцать миль с мешком на спине? Поверить не могу!
Том пожал плечами. Молчаливый, но красноречивый ответ: «Не можешь — не верь».
— Преподобный Бертон мне сказал, — начал Мэтью, — что вы потеряли родителей. — Юноша никак не дал понять, что он слышит. — Я потерял своих очень похожим образом. У вас другие родственники есть?
Том молчал, доедая свою порцию, но сохранив еще кусочек для Джеймса. Наконец ответил, как на ничего не значащий вопрос:
— Дед есть в Абердине. И все.
— Слава шотландцам! — провозгласил Слотер.
— Я сам справляюсь. — Том посмотрел на Мэтью, пронзив его взглядом, и глотнул сидра, ставя точку в конце этого разговора.
Над хижиной зарокотал гром, дождь хлестнул по ставням. Джеймс, равнодушный к рыку природы, сел у ноги Тома, вычесывая лапой блоху.
— Грейтхауз. — Слотер добрался до дна миски, облизал подливу с пальцев. — Имя незнакомое, но я готов поклясться, что где-то вас видел. Вы в цирке не выступали?
— Нет, а ты?
— А как же. Я в молодости был акробатом — и очень успешным, если позволено мне судить. Была у меня партнерша, и мы с нею прыгали через горящие обручи. Вы когда-нибудь бывали в цирке?
Последний вопрос был обращен к Тому, который вместо ответа лишь опустил руку и почесал собаке спину.
— Я очень сочувствую вашему положению, — обратился Грейтхауз к проповеднику. — Могу ли я что-нибудь сделать для вас?
