— Все лезет… — прошептал Егор. — Протяженный…
На самом деле протяженный, метра четыре, долго рос, наверное, он был как щука, которая растет до тех пор, пока не умирает с голоду, потому что ей уже не на кого охотиться.
И вот слизень вывалился целиком, толстый червь, исполненный лапами, я выстрелил два раза и попал ему в тушу, и свист стих, отчего мне стало гораздо легче, просто гораздо. Плоский, очень на сороконожку все-таки похож, плюхнулся на холодный пол и немедленно заструился в нашем направлении.
— Стреляй! — завизжал Егор.
Я выстрелил. Целил в морду, морда совершенно одинаковая, пуля вошла в башку, туда, где должен находиться мозг, но слизень этого даже не заметил. Дернулся немного, и все, как полз, так и продолжал ползти. С шуршанием, я слышал его сквозь оглушение. Пуля в башку его не остановила, почему?
— Бежим! — крикнул Егор.
Мы побежали назад, Егор, конечно, первым.
Слизень шелестел за нами. Видно, мы его разозлили. Или проголодался за долгие годы, я еще несколько раз стрелял, без успеха. Наверное, мозг рассредоточенный, я читал про такое, не в одном месте, а в нескольких, если один прострелят, другой подключается. Такого не убить, либо в кусочки надо, либо жечь…
Обогнули круглый внутренний двор. Слизень поспешал за нами. Не очень быстро, равномерно, не люблю таких. На жнеца походил, они тоже никуда не спешат и везде успевают.
Под ногами снова заскрипели зубы.
— Куда дальше?! — крикнул Егор.
Путь оставался один. Наверх нельзя, притащим этого червяка к Алисе. Вряд ли она готова к подобному свиданию…. Расстроится еще, перепугается до смерти. Значит, туда, под «М». В метро. Там что-нибудь придумаем, не знаю почему, но в метро все время что-то придумывается.
— Но…
— Дыхание задержи!
Я толкнул Егора в тоннель. И снова зубы под ногами, лопаются, как икра. Прошмыгнули мимо чадящей ванны.
— Вдоль стрелок! — крикнул я.
На стене были нарисованы оранжевые стрелки, указатели, зачем непонятно — путь только один, и так ясно, в какую сторону двигать, обстоятельны древние.
Слизень не отставал. Я оглядывался, поганец тянулся за нами, шелестя чешуей.
Вылетели в зал. Станция. Я успел прочитать название — «Новый Мост: радиальная».
Простор сразу ощущается. Станция большая, наверное, народу много через нее проходило. Плитка под ногами оказалась выщербленной, выбитой, ни одной целой, Егор запнулся. Это так всегда, в самый нужный момент они запинаются. Поскальзываются.
Покатился на пузе, врезался в чьи-то ноги, заорал. Человек с мечом занес клинок над Егором, я выстрелил.
Патрон оказался с картечью, она угодила человеку в лицо, вырвала куски желтого железа. Не человек, статуя, памятник, а я на него целый патрон истратил, умели же раньше похоже делать.
Егор в страхе закрыл голову руками. Я огляделся.
На платформе стояли люди, с первого взгляда показалось. Совсем разные, и много. У некоторых руки были в карманах, другие почесывали в затылке, третьи прыгали на одной ноге, все занимались разными делами и все были ненастоящими. Отлитыми из железа.
Памятниками. Непонятно только, чему памятниками. Людям. Обычным. Они стоят памятника. Я схватил Егора за шкирку, подорвал на ноги, поволок Спрятались за приземистым толстым мужиком с такой же толстой собакой подмышкой, оба были явно счастливы, и мужик, и собака, мы укрылись у них в ногах.
Левый глаз Егора скосился слегка к переносице, ему очень шло, косой глаз, это человечно. Я хлопнул его по щеке, с оттягом, глаз выправился.
— Где червь?! — спросил Егор.
— Здесь.
Я снова схватил его за руку и потянул к концу платформы. Слизняк струился за нами, вилял между статуями, мне казалось, обнюхивал их, скорее всего и обнюхивал. Что-то он не очень быстрый, наверное, от зимы, все-таки в зиме есть свои преимущества, зима все простирается и простирается, от тошноты до невеселья…
В конце платформы статуи приобрели непонятное качество, если вначале они выглядели вполне обычными статуями, дурацкими, но определяемыми человеками, то к концу стали малоугадываемыми, почти уже не люди. Они растопыривали руки, пальцы их превращались в распространенные ветви, ноги прорастали копытами и прибылыми пальцами, сквозь лопатки пробивались остроперые крылья, а в руках, уже необязательно пятипалых, скучали странные предметы. Астролябии, если это были они, стимулы, изукрашенные крупными камнями, криптосы, машины Бэббиджа, и термометры Фаренгейта, и другие приборы, бессмысленные и беспощадные, я успевал читать таблички.
Егор зацепился за женщину. Масштабную, с тяжелой поступью, но почему-то повсеместно проросшую многочисленными иглами, сквозь туловище, сквозь лицо, сквозь глаза, иглистая такая, а для того, чтобы люди, спешащие на поезд, на эти иглы не накалывались, конец каждой снабдили плоской тарелкой. Пуговичный пиджак встрял между иглами, и Егор повис в соскучившихся по нежности руках. Женщина обняла его крепко, Егор задергался, стараясь освободиться. Зачем такие скульптуры? Как раньше люди сквозь них пробирались?
Егор влип в игловатую даму и застрял, и тут же со стороны входа показался слизень. Он обнюхал человека, похожего на забор, и безошибочно направился к нам.
— Тихо сиди! — шепнул я Егору. — Тихо!
Егор стал сидеть совершенно тихо, я приготовил винтовку.
Мы сидели в ногах суровой высокой женщины, слизень стрекотал к нам. Я пытался придумать, что мне дальше делать, и ничего, кроме побега, не находил. Бежать в глубь тоннеля. Бежать.
Но я знал, что не побегу.
Слизень зашелестел громко, и слишком громко, Егор не выдержал и кинулся прочь, и слизень упал на него и выдернул вверх, как легкую игрушку, и тут же уронил, не удержав извивающегося труса в слабеющих лапах. Егор брякнулся на пол между человеком на роликовых коньках и человеком-собакой и тут же пополз в сторону, торопливо и как-то не по-людски, забыв обо всем.
Иногда по тому, как человек ползет, все сразу видно. Егор полз совершенно дико, забыв достоинство, в панике, в безумии, очень спасаясь, слизень устремился за ним. Я повесил двустволку на игловатую женщину, перехватил поудобнее топор и выскочил навстречу погани, и с размаху врубил лезвие ему в шею у него в любом месте была шея, как в любом месте был мозг. Он не обратил особого внимания на топор, сдвинул мышцы, и топор выскочил, брякнул по полу. Повернулся ко мне, придвинулся резко, обнял лапками.
Именно обнял, его прикосновения оказались неожиданно бережны, он оторвал меня от пола и поднял на метр, тогда я заглянул в его глаза, их у него сорок восемь выпучивалось, если, конечно, глаза — это те прыщи, какими была усыпана поганская морда.
Я не большой знаток чтения по глазам, но в этих прыщах я прочитал одно — смерть. Смерть. Тогда я сделал то, что только можно было сделать, раззявил пасть пошире и выкусил этой поганке несколько зенок. С мясом. Раздавил их зубами и выплюнул. Слизень опять засвистел и вонзил мне в ребра уже острые гвозди своих околомордовых лап, если бы не бронепластины, если бы не жилет, выдрал бы мне легкие. Я выхватил второй топор, левый, и с размаху попытался перерубить ему позвоночник, но позвоночника не нашлось…
