— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — прохрипел один, вытянувшись, приложив руку к берету.
— Здравствуй, Илья. И ты, Петр… отставить, можете сидеть. Это наш гость, прошу любить и жаловать.
— Чай будете? — спросил Илья, показывая на стоящую у огня жестянку.
— Спасибо, я… я завтракал, — ответил Круз.
— Спасибо, Илья. У наших гостей нет времени. Они заняты самым важным делом. Они хотят спасти наш мир — как и мы. Мы должны помочь им.
Оба замызганных согласно кивнули.
— Пойдемте, Андрей Петрович. Вы, надеюсь, понимаете, что всем вашим спутникам вовсе не обязательно идти в город. Лучше, если пойдете вы с господином Даном. Уверяю, вы не пожалеете.
Щенки и вправду обрадовались, когда их не позвали в город. Они не доверяли остаткам прежней жизни, хотя и смотрели на них с детским восхищением и боялись человеческой, угловатой высоты. Последыш снова согласился не крутить зря башню и, конечно, ни на что не давить. Захар бормотал угрюмо. Серые поскуливали, глядя на Хука, — но тот пошел за хозяином. Послушно залез в свежевыкрашенный урчащий УАЗ, выделенный для гостей.
Смерть застряла в этом городе. Руины не зарастали кустами и сорной травой, дожди не смыли копоть с бетонного крошева. Каменные скелеты висли над заваленными улицами, и памятником торчал у въезда на мост вздыбленный, раскореженный броневик.
— Его сжег я, — сообщил Павловский хмуро, притормозив.
Открыл дверцу, показал рукой.
— Я вон там лежал, на склоне. Последний из расчета. Всего семеро выжили из державших мост. Но за него никто не прорвался.
— Зачем воевали? С кем? — спросил растерянно Дан с заднего сиденья.
— С безумием, — ответил Павловский. — Вначале было много безумного. Андрей Петрович, наверное, знает.
— Знаю, — согласился Круз.
— Мы не стали восстанавливать районы за кольцевой дорогой. Просто проложили минный пояс по ней. Зато за ней… смотрите сами.
Круз посмотрел. Но ничего не сказал. Он многажды видел трупы городов. Сотня, пусть тысяча человек, оставшаяся в теле миллионного города, не может оживить его. Люди — кровь города. С одной каплей в жилах существуют разве что упыри.
14
Город умирает быстрей человека. Без ноги, руки — человек ползет, скрипит зубами, цедит воду из лужи, обматывается тряпками, грызет траву. Мегаполис умрет от ущерба в одну тысячную его живой ткани. Оборвутся почти невидимые нити, соединяющие продающих и готовящих еду, перестанут спешить по утрам фургоны, не откроются двери, за которыми шеренги банок и ящиков, — и жизни городу от силы неделя. Вода, тепло, свет, подземное движение человеческих отходов — хрупкие, ущербные органы города. Многие ли в миллионном человеческом муравейнике озабочены их поддержанием? А без этих немногих муравейник становится кладбищем и люди начнут убивать друг друга, чтобы вырваться из него.
А иногда удирать из города некуда.
Круз с тремя детьми четыре месяца пробирался по сертау. Младшему, Сезару, шесть. Габриэле — десять. Маркусу — двенадцать. Круз боялся, что на побережье не сможет защитить их, и потому решил двигаться напрямик, на север, чтобы сплавиться по притокам Амазонки, добраться до Манауса — и дальше, к морю. Наверное, зря. Время стрельбы уже прошло.
Впрочем, Маркус хорошо стрелял. Круз нашел для него мелкашку 5.56, и парнишка ни патрона не потратил зря. А еще он умел кидать бола, ловить ящериц тегу, разбивать им головы камнем и свежевать. У тегу вкусное мясо, лучше куриного. Габриэла тоже научилась стрелять, но от нее проку было немного — она была крохотной, как многие здешние девочки с индейской кровью, и едва поднимала револьвер. Малыш Сезар и то был больше ее. Зато она часами могла усердно собирать кузнечиков и растирать зерно камнем. И обыскивать сверху донизу и мальчишек, и Круза, отдирая приценившихся клещей.
Клещи, термиты, по ночам норовившие сожрать пропотелую одежду, колючки, солнце, редкие ливни — падающее с неба озеро, мгновенно превращающее ложбины в ревущие реки. А стрелять не в кого. Разве что в наглого ягуара, средь бела дня задравшего лошадь и поленившегося удирать дальше ближайших кустов.
Сперва прятались, потом шли по проселкам. Потом по шоссе. Затем, вконец осмелев, выбрались на трансамазонскую 317-ю магистраль, грязный разбитый большак, после дождя превращающийся в непролазное болото.
Выходя, Круз предполагал засады, банды, ошалевшую толпу, бойню и работорговлю. А за четыре месяца встретил живых людей лишь трижды.
Земля стряхнула людей. Скатила в ложбины, на пол. Рассыпала костями вокруг костров, усыпила на сиденьях. Иногда — разодрала пулями, сожгла, растерзала. Но чаще — упокоила легко и навсегда.
Круз не был способен к настоящему отчаянию. Но от рассудка, от глаз нутро будто проткнула тонкая ледяная игла. Странно, нелепо, тошно. Почему никого нет? Даже при лютейшей чуме кто-нибудь обречен остаться. Он, Круз, остался. Дети остались. Почему же нет ни кого вокруг? Люди сбежали? Но куда? Жители побережья стремились в глушь, искали спасения. Их убивали. Но куда делись люди глуши? Станции, деревни, города, заполненные мертвыми. Что они сделали с живыми?
В крохотном городке у аэропорта Круз в поисках пищи и бензина забрел в ангар. И вышел, осторожно закрыв за собой дверь. За нею в огромном, закрытом жестяным куполом зале сидели, скрючившись, укрывшись истлевшей одеждой, сотни, тысячи скелетов под тусклыми, намалеванными на стенах крестами. А на окраине этого городка увидел чернокожего в драной сутане. Крохотного негра с глазами пропойцы, трясущегося, иссохшего, босоногого. Он сидел под акацией и читал из книги, не глядя в нее. Напевал, бормотал заунывно, сочленяя латынь в бесконечную звучную цепь. Увидев Круза, перекрестился и сообщил грустно:
— Ты тоже пришел увидеть мой позор.
— Вам помочь? — спросил Круз по-португальски и повторил по-испански.
— Поможет мне Бог в безграничном Его милосердии, — ответил негр. — За грехи мои он возложил печать на мое чело. Она горит. Она горит и на тебе, незнакомец. Скажи мне, почему ты жив? Почему жив я? Почему? Они все уснули, все, Господь забрал их, а я, пастырь, здесь, на ржавой земле… Почему?
— Нам нужна еда, — сказал Круз.
— В домах мертвых вдосталь еды. Господь не бросит отмеченных печатью, число их сто сорок четыре тысячи. Или вы пришли за покоем? Тогда вам не нужна еда. Идите к другим, лягте, закройте глаза. Господь даровал рай. Все ушли. Все. Кроме меня.
Негр подхватил пригоршню красной пыли и деловито сыпанул на себя.
— Прах. Из праха в прах.
— Тут есть еще кто-нибудь кроме тебя? Живой, я имею в виду? — спросил Круз терпеливо.
— А я разве жив? — Негр расхохотался. — Душа моя гниет внизу, там, глубоко. Тело мое здесь. Они все были. Были. Метались. Были звери и гады в обличье. Но — Господь послал утешение. Мы говорили Слово Божье. Утешали мятущихся и ушли вместе. Но Он не взял меня.
