— Скучную?
— Мне так кажется. А молодежь сможет обойтись без вас один разок.
Когда Фрэнсис выходила, то послышалось едва различимое:
— Возвращайтесь к нам, Фрэнсис.
Эти слова так ее поразили, что она остановилась и обернулась, но Юлия уже снова взяла свою книгу.
Возвращайтесь к нам… о, как тонко Юлия чувствует, даже страшновато становится. Потому что в душе Фрэнсис закипал бунт против ее жизни, против томительного бремени забот, и она все больше погружалась в лихорадочные фантазии, где могла забыть, забыться, потеряться и — никогда больше не вернуться в дом Юлии.
Но были еще сыновья, и тут все обстояло гораздо серьезнее. На известие о том, что мать уедет на выходные, они оба прореагировали так, будто Фрэнсис собиралась путешествовать полгода.
Колин, говоря с ней из школы по телефону, спросил:
— Куда ты едешь? С кем?
— С одним знакомым, — сказала Фрэнсис, и ответом ей было полное подозрений молчание.
А Эндрю улыбнулся самой бледной своей улыбкой, выдававшей всю глубину страха. Он не знал, как выразительно его лицо.
В жизни сыновей Фрэнсис являлась единственной постоянной составляющей, и бесполезно говорить, что оба они уже достаточно взрослые, чтобы позволить матери немного свободы. В каком возрасте такие дети, лишенные с рождения стабильного окружения, перестают нуждаться в том, чтобы рядом всегда был родной человек? И вот сыновья узнают, что их мать уезжает куда-то на два дня с мужчиной! Если бы она хотя бы раз сделала нечто подобное раньше… но нет, Фрэнсис неизменно подчинялась их потребностям, их обстоятельствам, как будто пыталась компенсировать то, что не дал мальчишкам Джонни. «Как будто»? Она в самом деле пыталась заменить им отсутствующего отца.
В субботу Фрэнсис на цыпочках вышла из дома, опасаясь, что ее вдруг услышит Эндрю, который спал очень чутко, да и Колин мог решить, что сегодня неплохо проснуться пораньше, а не в обычные для него десять часов. Боясь увидеть в окнах лица сыновей, Фрэнсис все же рискнула окинуть взглядом фасад — никого. Было семь утра прекрасного летнего дня, и замечательное настроение, несмотря на чувство вины, грозило вознести ее в эмпиреи безответственности, и вот появился он, ее кавалер, ее поклонник, улыбающийся, очевидно довольный тем, что предстало его взору, а предстала ему блондинка (Фрэнсис сходила накануне в парикмахерскую) в зеленом льняном платье, которая уселась рядом с ним и повернулась к нему, чтобы разделить радость предвкушения от их приключения.
В комфорте автомобиля они миновали пригороды Лондона и оказались в сельской местности, и Фрэнсис наслаждалась его наслаждением ею и своим удовольствием от него, этого привлекательного мужчины с песочными волосами, но в сознании у нее не прекращалась борьба с мыслями о беспомощно-горестных лицах сыновей.
«Уважаемая тетушка Вера, я разведена и воспитываю двух сыновей. Мне хочется завести роман, но я боюсь огорчить моих мальчиков. Они следят за мной как ястребы. Что мне делать? Я бы хотела получить от жизни хоть немного радости. Разве у меня нет никаких прав?»
Ну, если она, Фрэнсис, собралась получить «от жизни немного радости», то надо отбросить все и радоваться! И она решительно выбросила мысли о сыновьях из головы. Или так, или скажи своему спутнику: «Поворачиваем и едем обратно, я ошиблась».
Они остановились у реки и позавтракали, позже отдохнули немного в городке, где им понравился парк, поехали дальше, зашли в приглянувшийся паб и пообедали в еще одном парке, пока вокруг них прыгали в пыли воробьи.
Гарольд спросил в какой-то момент:
— Тебе все еще трудно поверить?
— Да. — И она проглотила чуть не вырвавшееся следом признание: «Это все из мальчиков, понимаешь».
— Я так и думал. Что касается меня, то у меня никаких трудностей с этим нет.
В его смехе звучало столько триумфа, что Фрэнсис не могла не приглядеться к Гарольду повнимательнее. Было во всем этом что-то такое, чего она не понимала, но не важно. Она отдалась безоглядному счастью. До чего же скучна ее жизнь — Юлия была права.
Они выбирали проселочные дороги, избегая оживленных трасс, заблудились, петляли, и все время их взгляды и улыбки обещали: сегодня вечером мы будем лежать в объятиях друг друга. День простоял теплый, в шелковисто-золотой дымке, и ближе к вечеру они очутились в уютном саду, на берегу реки, в компании черных дроздов и большого дружелюбного пса, который сидел возле них до тех пор, пока не получил по куску пирога от каждого, и только тогда побрел прочь, медленно помахивая хвостом.
— Вот толстая псина, — сказал Гарольд Холман, — и я превращусь в такую же после этого уикенда.
Нескрываемая радость на его дородном лице, явно не только от вкусного плотного обеда, заставила Фрэнсис в конце концов спросить:
— И чем это ты так доволен?
Он тут же понял и своим ответом отменил нечаянную агрессивность вопроса, о которой Фрэнсис тут же пожалела, поскольку она противоречила лучистому довольству в ней самой.
— О да, я очень доволен, ты права, абсолютно права, — сказал он и посмотрел на нее со смехом.
Фрэнсис подумала, что Гарольд похож на вальяжного льва, который лежит, скрестив перед собой мощные лапы и подняв величественную морду в медленном, ленивом зевке.
— Я расскажу тебе, расскажу тебе все. Но сначала я хочу показать тебе одно место, пока еще светло.
И они снова отправились в путь, в глубь Уорвикшира. Гарольд остановил машину перед гостиницей и вышел, чтобы открыть Фрэнсис дверь.
— Пойдем, взглянешь на это. — С другой стороны дороги виднелись деревья, надгробия, кусты, старый тис. — Я так хотел показать тебе… нет, ты ошибаешься. Это совсем не то, что ты подумала. Я не привозил сюда раньше другую женщину, просто был здесь несколько месяцев назад по делу, увидел все и подумал: это волшебное место. Но был я тогда один.
Рука об руку они пересекли улицу и остановились посреди кладбища, где тис был чуть ли не выше церковного шпиля. Опустились легкие летние сумерки, яркая луна выкатывалась на потемневшее небо. Бледные надгробия клонились в стороны, и казалось, что они хотят что-то сказать забредшим сюда людям. Дыхание теплого летнего воздуха, смешанное с языками прохладного тумана, окутало их, и они обнялись и стали целоваться, а потом просто стояли, тесно прижавшись друг к другу, и прислушивались к посланиям своих тел. Наконец давление неразделенных эмоций стало невыносимым, что заставило их отшагнуть друг от друга, хотя руки они не разняли, и Гарольд произнес:
— Да.
Ему не нужно было объяснять Фрэнсис причину сожаления, прозвучавшего в этом коротком слове. Она думала: «Я могла бы выйти замуж за кого-нибудь вроде него, а не за…»
Юлия называла сына имбецилом. Поскольку Джонни не позвонил ей после того странного собрания, созванного, «чтобы все смогли узнать правду», Юлия сама набрала его номер с желанием узнать, что он думает о Саксе, а вернее — что он готов сказать.
