И вот когда начался прорыв Потапыча через стекло и штурм полиции, то Адвокат запаниковал. Потапычу удалось ускользнуть, а Адвоката полиция-то повязала за неуемную энергию, думали, что сообщник грабителей.
Не знаю как, но через сутки его удалось вызволить. Только наблюдение показало, что с ним работали не полицейские, а серьезные ребята в черных костюмах. Содержали его отдельно от остальных. Был сделан вывод, что он завербован. Ну я-то думал, что его сейчас выпотрошат, а потом — к стенке. Тихо, без шума и пыли.
О дальнейшем я могу лишь догадываться. С меня взяли штук десять подписок, что я не видел, не ведаю, не слышал. Потом раз семь прогнали через полиграф, пока не выработали у меня рефлекс на реакцию на этот вопрос. Я научился врать, не моргнув глазом, и даже наши хваленые специалисты из собственной безопасности не смогли выудить из меня ничего толкового. Как положено по прибытии, меня, стажера, загнали на «карусель» из техники и психологов, оперов из безопасности. И ничего. Тишина. Понимаю, что по отношению ко мне это была формальность, но тем не менее… После каждого возвращения на стандартный вопрос:
— Вам известно о предательстве со стороны других сотрудников Организации?
Вопрос мог звучать всякий раз по-новому, но смысл прежний.
Я неизменно отвечал:
— Нет.
На «К-факторе» нужно отвечать предложением из не менее чем трех слов:
— Мне ничего не известно.
И две «машинки», независимо друг от друга, в присутствии людей, наблюдавших за мной, выдавали один результат: «Ответ правдивый».
Тот мужик, с которым я наблюдал за Потапычем и ужимками Адвоката, сейчас стал заместителем Директора. Он курировал оперативную работу. Для меня — небожитель. Пару раз видел его в коридорах. Первый раз он кивал и улыбался, и то, когда мы шли друг навстречу другу, а рядом никого не было. В следующий раз, в присутствии других сотрудников, просто прошествовал мимо, как дредноут мимо утлых лодчонок местных аборигенов. Хоть и видел меня, никакой реакции не было. Да я и не в обиде.
Но похоже, что теперь надо напомнить ему обо мне. У каждого сотрудника Службы есть свой номер, не тот номер, что у всех военных, такой тоже есть в документах прикрытия. Его я тоже помню наизусть: «Т-488219». А тут иное. Эти номера используются при шифросвязи. Даже когда циркулярно доводятся приказы по личному составу, то упоминается номер. Вернее, часть номера, без последних трех цифр, чтобы нельзя было идентифицировать полностью. И когда расписываешься в ознакомлении или в очередной подписке, что за разглашение «пусть меня покарает суровая рука трудового народа», ставишь подпись и номер. Однажды до меня дошел очередной большой по объему Приказ по изменению задач Организации. Он был уже изрядно потрепан. Видно, что изучали его не формально, как большинство, а с пристрастием. Почерк Заместителя я помню еще со стажировки. Вот и сейчас узнал его размашистую подпись и цифры его личного номера. Их-то я и запомнил. Думаю, что пришло время направить ему шифровку. Лично ему. Перехватить ее имеет право только Директор. С этим делом строго. Адвокат может просматривать шифровки, донесения курируемых подразделений. Например, мне агент шлет информацию, Потапыч, Адвокат, Заместитель, не ставя нижестоящих в известность, имеет право самостоятельно изучить. Точно так, как запросить всю мою переписку с источником В-237/А/1097.
Департамент шифрослужбы подчиняется напрямую Директору, и больше никому. От этого у них всегда молчаливый, горделивый вид. Нос кверху, грудь колесом, взгляд сверху вниз на всех. Не они для Службы, а Организация для них. Хотя… Не стоит делать опрометчивых шагов. Откуда я знаю, что именно думает про меня Заместитель Директора? Это может быть выстрелом в свою голову. Надо успокоиться, собраться с мыслями. Это пионеры и истеричные женщины способны забрасывать шифровки бестолково. Что я могу сообщить?
Факты, как любят говорить в кино, вещь упрямая. Только не в разведке. Есть факт того, что в Дрездене были убиты два агента. Тела их сожжены. Я — в розыске. Генерал ранен, брошен. Информация пропала. Вирус пропал. Сожженная машина с горой трупов. Дешевый шпионский детектив. Выживу — сюжет в Голливуд продам. Пусть Барбара Брокколи отвалит мне много миллионов денег за сюжетную линию.
Нет. В Центр мне не нужно спешить. Ведь тогда Адвокат меня уничтожит за своих детишек сразу, как только я взойду по трапу самолета «Аэрофлота». Воздушная модель — стюардесса — принесет мне стакан воды. Без вкуса и запаха. Я выпью и через тридцать минут тихо усну. Самолет, перелет, обычное дело — спит пассажир. Еще через пятнадцать минут во сне пассажир дернется всем телом. Тоже бывает такое. Это же самолетное кресло, а не родная постель — мышцы затекли, вот и дернулись. Никто не обратит внимания. Бывает. Только по прилете будут будить и обнаружат, что почти весь полет провели с покойником. И меня будет встречать «Скорая помощь». «Скорые» бывают двух типов. Настоящая и от Организации. Первого типа бригада медиков отвезет остывающий труп в морг. Там у Предприятия все «схвачено». И выдадут заключение, что инфаркт или инсульт, мол, сердечная недостаточность, разрыв аневризмы. Тут наши мастаки.
Второй тип бригады — от Профкома. Тогда до морга могут и не довезти. Исчез, и все. Ни дна, ни крышки. И в первом и во втором случаях специалисты из Центрального аппарата внимательно осмотрят тело и вещи. Каждый свежий шрам будет рассмотрен, могут даже и вскрыть, чтобы посмотреть, не вшил ли покойник при жизни микрофильм, как Джейсон Борн. Если понадобится, то в подкожный жир можно поместить небольшое вложение. Тот же микрофильм, карту памяти. Много чего можно спрятать на человеческом теле. И поместить внутрь и вшить под кожу — тоже можно много чего. Человек даже и не представляет, что можно сделать с его телом! Это только лишенные фантазии наркоторговцы используют желудок для перевозки наркотиков. Глупцы! Знали бы они, как можно перевозить эту отраву и не быть пойманными, — так, наверное, я бы стал у них богатым гражданином. Но не буду.
Полудрема, явь, сон, мысли, полусны — все путается в голове. А такого нельзя допустить. Из-за неправильных мыслей делаешь неправильные выводы, совершаешь неправильные поступки, которые ведут к провалу и смерти. И самое главное, что Дело страдает.
По прибытии снял комнату на окраине города в мотеле. Дешевый мотель, много бестолкового народа, с подозрением смотрят на меня. Да и вид у меня не очень. Щетина. Впалые щеки, дышу с трудом. Вещей — маленький заплечный рюкзак да сумка. Непохоже, что чем-то у меня можно поживиться. Одежда поношенная. Похож на скитальца в поисках лучшей доли. Или мужик в бегах от полиции, долгов, алиментов, а пока оформлялся, внимательно рассматривали меня. Спиной чувствовал сверлящие взгляды. Ладно, смотрите, мне неприятности не нужны, тем паче не следует привлекать к себе внимание. Не надо мне это. Самолет только завтра, нужно отоспаться да подумать.
Номер как номер. Комната девять квадратных метров. Кровать, тумбочка, маленький холодильник, старый телевизор. За небольшие деньги можно посмотреть порнофильмы. Не надо. У меня последние события в жизни — сплошная порнография.
