Харви повесил куртку в прихожей.
— Я предпочел бы кофе, если у вас есть, — сказал он, — По-моему, я выпил немного лишнего.
Харви осознал в смятении, что на самом деле ему хочется еще выпить. Устроившись за столом на кухне, он уныло смотрел, как Сефтон готовит кофе для него, заваривает чай и ставит на стол хлеб, масло и сыр для себя.
— А что ты думаешь об этом, Сефтон, я имею в виду об истории с Питером Миром?
— Не знаю. Мне очень жаль его. Едва ли может быть что-то хуже для человека, чем травма, лишающая разума и награждающая неукротимой жаждой мести.
— Но он поправился, его память восстановилась.
— Но восстановилась ли на самом деле его душа? Мне кажется, раньше он был обычным, добрым человеком, а теперь вся его прежняя жизнь вдруг предстала ему в мрачном свете.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю. Медитации полезны. Я вроде как тоже склонна к медитациям.
— А как ты медитируешь?
— Просто сижу.
— Как возвышенно. Значит, ты не считаешь его в каком-то смысле обманщиком? Он ведь солгал по поводу своей работы.
— Это несерьезная ложь, почти шутка, как он и сказал. Я думаю, что оба они пережили ужасные страдания.
— Оба? Ты имеешь в виду Лукаса? А он умеет страдать?
— Да, но нам не дано проникнуть в человеческую душу. Даже в душу паучка Мой.
— А у Мой живет паучок?
— Ну да, жил. Обожаемый ею паучок, довольно пузатая животина, жил у нее в комнате, я видела его. Он облюбовал себе щель между досками, обвил ее густой паутиной, похожей на занавеску с дыркой, где и торчал постоянно. А в случае опасности он тут же улепетывал в эту дырку и прятался за паутиной. Там он устроил что-то вроде домика, и Мой стала называть ту щель его домом. Потом, как-то вечером, она увидела, что по стене ползет второй паук, примерно такой же, только крупнее. Паучок Мой, заметив пришельца, удрал в свою щель, но тот последовал за ним. Мой говорит, что она смотрела на них как завороженная. Новый паук оказался значительно больше и другого цвета. Она не поняла сразу, хотя говорит, что могла бы догадаться, что приползла паучиха того же вида. Возможно, она совершила долгое и утомительное путешествие и преодолела множество препятствий, чтобы найти себе пару. Мой потом ужасно огорчилась и даже расплакалась, рассказывая мне об этом на следующее утро. Ей следовало все сразу понять, тут же посадить паучиху в банку и отнести ее куда-нибудь подальше, чтобы ей уже не удалось найти обратную дорогу. Но тогда Мой лишь сидела и смотрела на тот паучий домик, невольно воображая, что может происходить внутри. Она сказала, что это напоминало какой-то спектакль или, возможно, даже оперу типа «Риголетто», когда звуки музыки нарастают в момент совершения тайного убийства на погруженной в полумрак сцене. Потом Мой легла спать, но не смогла уснуть и, встав рано утром, подумала, что, может быть, все-таки ее паучок по-прежнему будет сидеть очень довольный в своей паутине, только, естественно, никого там не оказалось, и паутина вскоре обветшала и начала разрушаться. Немного позже — я уж не помню точно, — возможно, на следующий день, Мой опять заметила, как та паучиха уползает по стене. Она сказала, что опустилась на колени и, как она выразилась, «напугала незваную гостью», возможно погрозив ей пальцем, и та быстро убежала. Потом Мой все расстраивалась и ругала себя за эти бессмысленные и несправедливые угрозы бедной паучихе, ведь она всего лишь следовала своему природному инстинкту, который обязывал ее заботиться о продолжении рода. Разумеется, ее паучок мог вскоре сам умереть от старости, если бы его не слопали. Но Мой еще долго продолжала ждать его появления, просто на тот случай, если он выжил, и все вспоминала момент, когда с легкостью могла спасти его, поймав паучиху в банку.
Рассказывая эту историю, Сефтон успела съесть бутерброд с сыром и выпить чай. Харви расхотелось кофе. Он отставил свою чашку в сторону и вяло предложил свои услуги для мытья посуды. Сефтон отказалась от его помощи, быстро сполоснула все сама и направилась в свою комнату. Харви тоже пришел туда и сел на кровать. В комнате было довольно темно. На красно-синем турецком ковре громоздились стопки книг. Опустившись на колени, Сефтон начала разбирать их, потом встала и быстро расставила их по местам на книжные полки. Полки занимали целую стену в ее комнатке и даже закрывали часть узкого окна, разноцветные книжные переплеты напоминали своеобразный гобелен.
Харви наблюдал за ее передвижениями. Закатав рукава блузки, она сновала туда-сюда. Красные и синие пятна ковра сливались у него перед глазами.
— Я не представляю, — сказал он, — как Мой сама умудряется выживать, она ведь отождествляет себя со всевозможными тварями, даже самыми мелкими, а их жизнь наполнена страданиями.
— Да, она странная, но замечательная. Алеф такая же, только в другом роде.
— Но ты подразумевала, что те пауки в домике чем-то похожи на Питера и Лукаса. И кто же из них кого пожирает?
— Ох, ну я же не имела в виду настолько прямую аналогию! Просто… даже не знаю… просто очевидно, что между ними имелась какая-то связь, что-то их объединяло, возможно, соперничество, но их переживания скрыты во мраке, это тайна.
— Ну а насчет того, что Питер приобщился к буддизму или какому-то восточному учению, ты думаешь, что это правда?
— Да… наверное, это можно уточнить… только я лично не хочу вдаваться ни в какие подробности. Вероятно, Лукас пробудил в нем какие-то силы… сначала демонические, а потом праведные. Возможно, когда он выйдет из клиники, то вновь станет обычным человеком. Бедняга… он говорил, что у него нет ни семьи, ни друзей… поэтому он и сблизился с нами… а мы не можем защитить его, не можем ничем помочь.
— То есть ты считаешь, что каждый из них страдает, прячась в своих тайных норках, даже Лукас?
— Да.
— А ты не думаешь, что он жестокий и наслаждающийся чужими страданиями циник?
— Нет. Он все время ужасно страдает. Он живет как в огне.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю. Иногда мне кажется, что он может прийти в полное отчаяние… от мучений, вызванных его собственной натурой… он способен сделать что-то ужасное.
— Но, Сефтон, он ведь уже сделал!
— Я не знаю, что именно он сделал. Я думаю о том, на что он способен.
Сефтон, закончившая убирать книги, уже сидела на полу, прислонившись к кровати и вытянув на ковре ноги в коричневых вельветовых брюках. Ее жакет висел на спинке стула. Она медленно раскатала рукава блузки, сосредоточенно нахмурилась и закатала их вновь. Ее старенькие брюки и блузка выглядели безукоризненно чистыми и изрядно выцветшими от множества стирок. Сефтон взъерошила пальцами свои неровно обстриженные каштановые волосы, в которых, как Харви впервые заметил, красиво поблескивали рыжие пряди. Задумчиво подняв золотисто-каштановые брови, она отстраненно смотрела куда-то вдаль. Он взглянул на рыжеватые волоски, золотившиеся на ее сильных руках. Рядом с ней Харви всегда испытывал легкое волнение. Он подумал, что Сефтон полна удивительных, феноменальных сил. Такое определение слегка позабавило его.
