— Это твой туалет. Только для тебя.
Колетта посмотрела на ведро. На мгновение возникло ощущение, будто ей впрыснули в вену что-то жаркое, придающее сил, может, дозу ярости.
— Слушай, — раздраженно выпалила она, — что все это значит? Объясни мне, я хочу видеть брата.
— Твоего брата здесь нет.
— Он в порядке? Зачем я им понадобилась?
— Увидишь.
— Зачем?..
— Заткнись! Будь рада, что вообще еще жива. Тут жизнь гроша ломаного не стоит. Сейчас мне нужно уйти. Выбраться отсюда не получится, так что не пытайся. Лучше ложись и спи, то есть еще ночь, поэтому в самый раз будет поспать. Не шуми, не то придет негр. Он псих, ему нравится бить людей. Не хочу вернуться и увидеть, что у тебя лицо разбито. Будешь хорошо вести себя, тогда я буду тебя охранять. Если нет, тебя поручат другому. Поняла?
Свеча придвинулась к ее лицу, и Колетта отпрянула, отступив по ковру банкнотов и мимо низенького столика с лежащим на нем ножом. Почувствовала сзади прикосновение кровати к ногам и резко села. Рука Джо опустилась за ножом. Свеча поплыла к двери и исчезла в проеме. Дверь закрылась, лязгнул замок. Открылась и закрылась дальняя дверь, донесся грохот, щелчок, и наступила тишина.
Тьма была непроницаема и всеобъемлюща, абсолютна, по сравнению с ней обычная темнота показалась бы серой или синей. Колетта спокойно сидела на кровати, обхватив руками горло. Сидела очень долго совершенно неподвижно, напрягшись всем телом. Постепенно, мышца за мышцей, напряжение стало отступать. Она пошарила за спиной, ища сумочку, и нашла ее. Все не одна, сумочка была ей как собака. Ей не приходило в голову ощупью исследовать свою тюрьму, она знала, что не сможет сбежать. Не собиралась она и кричать или вопить. Если закричит, придут те жестокие люди и утихомирят ее. Нет, она постаралась дышать глубоко и ровно и думать. Катон написал и подчеркнул это: «Никому ничего не говори». Колетта и хотела послушаться, но, придя в ужас от случившегося и желая поделиться с кем-то своим горем, оставила письмо тете Пат, которая найдет его утром и перешлет отцу. Хотя если отец уплатил выкуп — деньги, так и валявшиеся на полу вокруг кровати, — значит, он уже должен знать обо всем? Но это невозможно. Он не сумел бы притвориться, не сумел бы скрыть от нее свои страдания. Однако кто-то все же знал, кто-то другой, кто уплатил выкуп. Где сейчас Катон и жив ли он? Ее решительность, с момента, как она получила его письмо, поддерживавшаяся любовью к брату, сейчас уступила место отчаянию. Слезы бежали в темноте по ее лицу. Она потрогала щеки: щеки горели.
Наконец она решила разуться. Осторожно сняла туфли и аккуратно поставила их под кровать. Куртку снимать не стала, а легла и укрылась одеялом. Она успела почувствовать, как холодно в помещении. Окоченевшая, она лежала, сдерживая дыхание и прислушиваясь. Говорила себе, что ей ничего не остается, как ждать, что она выполнила просьбу Катона, поступила правильно. А теперь должна просто ждать. И, когда она так лежала во тьме, казалось, что со временем происходит что-то странное, как будто вся ее предыдущая жизнь сосредоточилась в том мгновении, которое только что прошло, а наступившее, в котором она лежала, как в огромной чаше, — такое же долгое. И она увидела свою жизнь, и как будто поняла ее, и оплакала, как если бы ее жизнь уже кончилась, хотя и не сложилась четкая мысль, что ее должны вот-вот убить.
Она-то думала, говорила себе Колетта, что идет к Катону, идет помочь ему, но теперь это не имело смысла, ничто не имело смысла. Непонятно, что и зачем это было, и, возможно, она просто исчезнет, и никто никогда не узнает, что с ней произошло. Она даже не уверена, поступила ли она смело или же просто глупо. Она почувствовала острую боль раскаяния. Отец так часто бранил ее за то, что, действуя сгоряча, она творила глупости. Вот и сейчас она совершила очередную глупость, возможно последнюю в жизни. Зачем она помчалась, получив письмо Катона, где он просил сделать что-нибудь, а вдруг он вовсе не хотел, чтобы она что-то делала?
Так она лежала, сжавшись под одеялом и мучительно думая о том, что с нею будет, и совершенно неожиданно на краю сознания, свободном от гнетущего страха, возникла и зашевелилась мысль о Генри Маршалсоне. Она безоглядно любила Генри, когда была ребенком, только теперь никто не поверит в это и даже не услышит. Та любовь целиком принадлежала прошлому. Ей припомнился странный, с огненным закатом вечер, когда она сидела в своей маленькой комнатке в колледже и читала письмо отца, в котором он писал о смерти Сэнди; и тут она ощутила в себе такую невероятную и несомненную любовь и в одну секунду поняла и мысленно представила, что и как за этим последует. Как сейчас она бросилась к Катону в ответ на его письмо, точно так же, без рассуждений, без оглядки, она бежала из колледжа обратно в Лэкслинден просто и единственно ради того, чтобы вновь увидеть Генри, быть с ним, любить и боготворить его. Она свернулась калачиком и вперилась во тьму. Она бежала, должна была бежать к Генри, думала Колетта. И ей привиделось его забавное смеющееся лицо, обрамленное вьющимися черными волосами, его темные горящие глаза, смотрящие на нее, и хотелось, чтобы в ней вспыхнуло плотское желание, заставив забыть о страхе и ее бедственном положении, но оно не приходило. И она печально подумала, что потеряла его не потому, что он не хотел ее, а потому, что она больше не хотела его. В этой тьме Генри не был светом для нее, а только девической глупой и пустой мечтой.
— Я должен поспать, — сказал Генри, — Должен, завтра мне ехать в Лондон, чтобы там обратиться в полицию, а они захотят, чтобы я пошел завтра вечером к бандитам.
— Тебя убьют.
— Нет, не убьют, полиция будет следить.
— Заметят полицию и убьют.
— Не заметят.
— Откуда ты знаешь, что не заметят?
— Отвяжись, Стефани! Без того тошно, не надоедай…
— Значит, все-таки думаешь, что убьют.
— Ничего я не думаю! Полиция будет рядом. Слушай, уйди ты, ради бога, я должен поспать, отдохнуть, если повезет, забудусь, увижу приятный сон. Я как раз видел такой, когда ты заявилась.
— Почему ты не пришел ко мне?
— Думал, ты спишь.
— Позволь мне остаться.
— Если останешься, я не усну. Господи, я хочу спать! Разве это так необычно?
— Не верю я во всю эту историю, это розыгрыш, не пойму, почему ты веришь, когда нет никаких доказательств?
— Хватит…
— Сплошная хитрость и притворство, придумка той девчонки, чтобы заставить тебя пожалеть ее, влюбить в себя, колдовство.
— Ну, если это притворство, то уже не колдовство, — сказал Генри, — а если придумка, то меня не убьют. Или одно, или другое.
Генри внезапно проснулся. Ему снилось, что он дома, в Сперритоне, с Рассом и Беллой в саду, который сильно разросся, и в саду было озеро, по нему плавала игрушечная яхта под белыми парусами. Ощущая их живое присутствие, глядя на белые паруса, Генри переживал неизмеримую радость.
