— От жизни?
— Да. От жизни в нижнем царстве, — подтвердил парень. — В том мире человека судит по его делам сама царица Эрешкигаль с помощью семи чёрных ангелов. Но человека оставляют работать на царицу там, в царстве тьмы, а вывести его оттуда можно только с помощью травы Пуригавы.
— Я знаю, — кивнула Нава. — У нас она зовётся Мяун-травой
[68]
. Надеюсь, у Гильгамеша всё получилось?
— Он обошёл всё царство, — продолжал парень. — Увидал там рощу с деревьями чудесной красоты и сразу же отвратной уродливости, потому что деревья эти были облеплены драгоценными камнями. А любой драгоценный камень будит в человеке не только любование красивой игрой радужных струй, но и желание денег, власти и насилия. Потом Гильгамеш попал на остров бессмертного Утнапишти, который рассказал, как найти нужную траву. Только Энкиду не предстояло быть спасённым, потому что траву утащила кошка.
— Это на них похоже, — рассмеялась Чернава. — У нас даже дикие кошки с кисточками на ушах всё для тебя сделают ради такого угощения.
— И всё же я собрался в нижнее царство не за этой заветной травой, — нахмурился юноша. — Никому не говорил. Тебе скажу. Царица Эрешкигаль держит в плену свою сестру Инанну, которую у вас Ладой зовут. К пленнице я мечтаю попасть, чтобы спросить: есть ли на свете то, чего все люди ищут и найти не могут? А вход в нижнее царство где-то в ваших краях должен быть.
При этих словах Чернава, прищурив глаза, посмотрела на Толмая, задумчиво погладила его по голове и совсем не к месту спросила:
— А не боишься с нижним царством познакомиться? Ведь живым оттуда мало кто возвратился. Мой дед, я думаю, тоже от этого пострадал.
— Дед? — вскинул глаза парень. — Он тоже мудрец Аркаима?
— Да, истину глаголешь, — кивнула девушка. — Про Заратустру слыхивал?
— Кто ж не слышал про мудреца, — пожал плечами парень. — Да только он пропал где-то бесследно.
— Вовсе не бесследно, — обиделась Нава. — Он родился здесь, потом в Индию уехал. А когда в Тёмном царстве побывал, то вернулся, чтобы умереть в почести. В моём доме и встретился с ангелом смерти.
— Прямо здесь? — открыл рот Толмай.
— Здесь, — подтвердила девушка. — Каждый человек должен умирать там, где родился. Вот и ты пришёл в нижнее царство наведаться, а, поди, испужаешься, не дома же.
— Волков бояться — в лес не ходить, — нахмурился юноша. — Я бы не обошёл пол-Земли, кабы боялся. Ведь так?
— Так-то оно так, — кивнула девушка. — Дак обламываются мужики-то, кто любовь ищет. Настоящих мужиков ни в одной стране не сыщешь, а тех, что за показушной славой гоняются, богатырями и назвать-то грех. — Видя, что Толмай хочет что-то возразить на прямое, но заслуженное обвинение, девушка снова прикрикнула на него: — Нишкни, Толмай!
Пока Чернава говорила и выясняла с собеседником различные жизненные проблемы, пламя в горниле разгорелось само собой, да так, что печка вскоре загудела от рвавшегося на воздух огня. Вырвавшийся наружу сгусток пламени, насыщенный оранжевым колером с малиновым оттенком и жёлтыми прожилками по краям, стал так похож на адский язык онгона, что юноша смотрел на происходившее, раскрыв от удивления рот, потому как такое увидеть где-либо ещё было бы в диковинку.
Девушка, засучив рукава на яге, стала загружать жёлоб увесистыми кусками ржавой руды, вынутой из старого Игримского болота. Юноше надоело сидеть в стороне, глазея на её хлопоты и выполнять оставленную для него роль важного иноземного гостя. Толмай встал, отодвинул девушку лёгким, но уверенным движением руки в сторону, готовясь приняться за работу. Но не тут-то было. Парень вроде бы делал всё так же: вычерпывал куски руды, загружал в лоток, отправлял в печку, подбрасывал угля, только всё у него получалось как-то не так. Чернава с улыбкой наблюдала за усердным парнем, но вскоре, немного отдохнув, снова взяла дело в свои руки, пощадив нерадивого помощника.
— Возле печи, Толмай, всегда надо ягу надевать, — пояснила девушка. — А-то сыркья или менк
[69]
задавят. Все бабы ягу у печи надевают. Даже летом. Сиди пока, отдыхай. И запомни на всякий случай: ничто так быстро не помогает погибели человека как работа. Этот закон для Нави, Прави и Яви
[70]
нашей. Бездумная работа без удовольствия, без необходимости, без собственного выбора. Никогда не делай ничего просто так, чтобы только сделано было. Такая работа быстро превратит любого мудреца в скомороха и не позволит ни о чём думать. Лучше живи, чтобы работать, а не работай, чтобы только жить.
Юноша подивился такому повороту, но возражать не стал. Он снова уселся на брёвнышко, не спуская глаз со своей новой знакомой, принявшей его запросто в этом чудном городе, куда он приехал в поисках истины. Ведь об Аркаиме давно знали в Египте, в Греции, в Месопотамии, в Индии, в Ассирии… пожалуй, нелегко будет отыскать место, где ещё не слыхали о Стране Десяти Городов, или Семиречье, или же Троянском царстве.
— А скажи, Нава… — вопрос давно мучил Толмая, только он никак не решался спросить, немного стесняясь происшедшего с ним. — А скажи, вот я ехал сюда и когда въехал на мост через Сынташту, вдруг из воды вынырнуло волосатое бревно и поплыло против течения. Что это было?
— Да ты, поди, испужался, варнак, — засмеялась девушка. — Это, верно, аджина
[71]
был. Он только из воды приходит. Я тебя как-нибудь сведу на болото, увидишь их, снова испужаешься и уедешь к себе в Месопотамию шёлком торговать.
— Не уеду! — насупился Толмай. — Не к тебе ехал, не тебе прогонять! А реку Стикс всё одно отыщу. Говорят, там камень бел-горюч. Не поможешь, сам отыщу! На баб надёжи никакой, только на язык горазды. А языком делу не поможешь, как пить дать!
— Ух, ты, какой обидчивый, — усмехнулась Чернава. — В Тёмное царство и у нас ход есть, и у вас. Искал плохо. Говорят, каждый, отмеченный Богом, должен скрозь нижнее царство пройти. Покажу я тебе, всё покажу. Как дойти к Алатырь-камню, как перебраться через реку Смородину. Только ты, не поймав горлицу, уже кушаешь? Не спеши пока. У нас в Игримском болоте царь-Горыныч живёт. Вот наши бабы ягу-то и надевают, чтобы в болото не утащили. У нечисти повадки проказные, что поделаешь: нелюди.
— Зачем же вы им хозяйничать здесь позволяете? — проворчал юноша. — Не лучше ли гнать их метлой поганой?
— Умный какой! От них только оберёг спасает, — она показала на крест, высившийся на маковке городской пирамиды. — Все наши гостеньки по такому оберёгу с собой увозят. Одни вавилонские только не увезли. Ох, чую, накажет их Господь за грех такой.
