Офицеры еще долго сидели за столом, переговаривались вполголоса, приглушенно смеялись, чтобы не беспокоить фрау. До нее доносился стук кружек, знакомый запах сигарет.
Наконец Скорцени подошел к печке, поднялся на приступку.
— Ты спишь? — спросил, подняв занавеску.
— Нет еще. Дай мне сигарету.
Он протянул ей пачку. Она вытащила одну. Щелкнув зажигалкой, Отто дал ей прикурить.
— Сейчас я приду.
Он отошел. Через минуту послышался шум отодвигаемых стульев, шаги по комнате. Кто-то неожиданно громко рассмеялся.
— Скажи хозяевам, пусть уберут завтра, — приказал Скорцени переводчику.
Офицеры разошлись. Скорцени поднялся к Маренн на лежанку.
— Ну что здесь такое? — поинтересовался он. — Мне места хватит?
Она пододвинулась к стене.
— Должно хватить.
— Чем тесней, тем лучше.
Он улегся рядом, расстегнув китель. Было тихо. За маленьким тусклым оконцем хлопьями падал снег. Он взял у нес сигарету, потушил, бросил окурок на пол. Потом обнял, прижимая к себе. Она почувствовала, что его дыхание стало глубже, порывистей. Он приник к ее губам глубоким, страстным поцелуем, расстегнув рубашку на груди, и с возбуждением ощущая, как ее теплая упругая грудь, освобожденная от тонких французских кружев, буквально вылилась ему в руку. Он наклонился, целуя ее шею, плечи. Сдернув мешавший галстук, расстегнув его рубашку, она ласкала руками его сильные плечи и мускулистую грудь. Он все тесней прижимал ее к себе. Его руки ласкали ее ноги, приподнимая юбку. Наконец, тяжело дыша, он опустился на нее, и все ее тело словно пронзило раскаленным добела металлическим прутом, до сердца, до самого горла.
— Mon Dieu, mon Dieu! — прошептала она по-французски, сдерживая стоны. Его руки еще сильнее сжали ее груди. Раскаленный прут точно взорвал изнутри все ее существо. Не удержавшись, она застонала от боли и страсти.
Она не знала, как это случилось и кто убил этого солдата. Но в одном из домов на окраине деревни солдата, вышедшего ночью на двор по нужде, нашли мертвым.
Маренн проснулась от странного шума, доносившегося с улицы. Она не знала, как долго спала и сколько времени, но за окном уже стало светло, как днем. Скорцени уже не было рядом с ней.
Быстро одевшись, Маренн спрыгнула с лежанки и, накинув шинель, вышла на крыльцо. Вся деревня была ярко освещена несколькими мощными прожекторами, которые превратили ночь в день. Всюду сновали солдаты в полном обмундировании, слышались громкие крики команд, лай собак, стрельба, взрывы, крики о помощи. Будто и не было тишины и никто не ложился спать в эту ночь. Эсэсовцы окружили деревню. Небольшими группами они врывались в дома, выламывая и выбивая двери, если их не пускали или не успевали открыть, выгоняли жителей на улицу, кто в чем был — полуодетыми, испуганными. Потом бросали в дома гранаты. Жители деревни, старики и женщины, стеная, метались по улице, но всюду натыкались на автоматчиков, которые сгоняли их в общую группу. Маренн выбежала со двора на улицу. Увидев ее, солдаты расступились.
— Что происходит? — спросила она одного из них, который стоял ближе.
— Убили одного из наших, — доложил тот. — Приказано найти виновных и наказать.
— Где господин оберштурмбаннфюрер? — спросила Маренн.
— Он там, дальше, с адъютантом, — солдат махнул рукой, показывая на соседние дома.
— А кого-нибудь уже нашли?
— Так точно, — доложил солдат. — Двое скрывались на чердаке в самом крайнем доме. Да вон они!
Теперь Маренн и сама увидела виновных. Их вели по улице, босых по морозу. Двое мужчин в разорванном обмундировании Красной армии. Один из них был тяжело ранен и едва передвигал ноги, опираясь на плечо своего товарища. Два немца за их спинами подгоняли пленников прикладами. Маренн поняла, что их ведут на казнь. Место было подготовлено на небольшой площадке между домами. Здесь установили пулемет. Рядом выстроился караул. Маренн увидела Скорцени. Он стоял в окружении офицеров. Она быстрым шагом направилась к ним. Но вдруг остановилась. На пороге одного из домов она увидела старика с раздробленной головой, стена вокруг него была запятнана кровью. Она вдруг почувствовала, как тошнота подступает к горлу. Но собравшись с духом двинулась дальше. Скорцени встретил ее холодно.
— Зачем ты пришла? — спросил с явным раздражением. — Иди в дом.
— Нет, я останусь, — тихо, но твердо произнесла она.
— Иди в дом! — приказал он.
— Я останусь, — настойчиво повторила она.
Пленных подвели к стене. Согнали жителей. Какой-то пьяный ротенфюрер громко хохотал, заставляя древнюю старуху со скрюченными болезнью руками передвигаться на корточках по обледеневшему снегу. Маренн отвернулась. Ее взгляд упал на пленных. Один из них раненый, совсем еще мальчишка, держался из последних сил. В глазах его стояли слезы, которые он отчаянно пытался скрыть. Другой постарше взирал на все происходящее с видимым спокойствием. Он повернул голову в сторону Маренн. Глаза их встретились. Русский внимательно посмотрел на нее. Она заметила, что во взгляде мелькнуло удивление, потом насмешка. Маренн не выдержала. Она повернулась к оберштурмбаннфюреру.
— Я прошу тебя отменить казнь, — попросила она. — Они же больные, раненые…
— Это не твое дело, — отрезал он и поднял руку в блестящей черной перчатке, подавая знак пулеметчику. Маренн схватила его за руку, опуская ее.
— Ты слышишь, я прошу тебя, — повторила она.
Он грубо оттолкнул ее и снова поднял руку. Маренн с отчаянием взглянула на пленных. В глазах старшего на этот раз мелькнуло что-то похожее на уважение и… сожаление. Пулеметчик изготовился к стрельбе. Скорцени подал знак. Какая-то женщина вскрикнула в толпе. Маренн неожиданно бросилась вперед и упала на снег — пули просвистели над ее головой. Побледневший оберштурмбаннфюрер сделал знак адъютанту. Раух подбежал, наклонившись, осторожно поднял ее.
— Вас не поранили? — спросил встревоженно, поддерживая под локоть. — Господин оберштурмбаннфюрер просит вас подойти к нему. Опираясь на руку Рауха, Маренн подошла к Скорцени. Он был бледен, скулы на лице выступили от напряжения, шрам на щеке стал заметнее. Жестом приказав Рауху отойти, он крепко сжал ее руку и, притянув к себе, произнес ледяным тоном:
— Стой здесь и смотри, если ты пришла. И не смей отворачиваться, а тем более показывать всем истерику. Здесь тебе не Франция, и я не твой отец, чтобы позволить бегать под пулями в угоду эмоциям. Да и тебе уже не восемнадцать лет, Маренн. Пора заканчивать со спектаклем. Солдаты смотрят на тебя. И не столько на тебя, сколько на меня. Стой и смотри. Ясно? — крепко сжав пальцами ее щеки, он насильно повернул ее лицо в сторону жертв. Она почувствовала боль. Не желая терпеть, она оторвала его руку.
— Ты мне не то, что не отец и не муж, ты мне вообще никто, — ответила вполголоса, сдерживая дрожь. — Ты мне то же самое, что и им, — она кивнула в сторону пленных. — Охранник в лагере военнопленных. Только лагерь немного повольготнее, да…
