Нина посмотрела на стоявшую на туалетном столике фотографию Вериных родителей. Такие молодые, скромные, незаметные…
«Что такого страшного они могли совершить?»
Впервые за много лет она задумалась над этим вопросом.
— Ты узнавала… — тихо начала Нина и запнулась, не уверенная, стоит ли продолжать. — Что твои родители…
У нее не хватило решимости продолжить.
Вера моргнула, словно стараясь отогнать неприятные воспоминания.
— Что они совершили? — очень тихим, спокойным голосом спросила она. — Несколько лет назад старушка, проживавшая с нами в одной коммуналке, рассказала мне, что случилось. Чекисты пришли арестовывать наших соседей, но их не было дома. Тогда они арестовали моих родителей. — Она вздрогнула.
— Но ведь это ошибка! — в ужасе воскликнула Нина. — Как такое могло случиться?
Она вспомнила, как мама часто повторяла: «Если бы только товарищ Сталин знал…».
Вера, впрочем, не выглядела разгневанной, лишь печальной. Нина ее понимала: со времени ареста ее родителей прошло столько лет, и их уже наверняка нет в живых. Вполне возможно, ее подруге уже официально сообщили об их смерти. Какая ужасная ошибка! Не говоря уже о том, что это пятно на Вериной репутации до конца жизни!
— Ты не пробовала реабилитировать их посмертно? — краснея от неловкости, высказала вслух свою мысль Нина.
Но Вера, казалось, не слышала ее.
— Каждый раз, садясь в поезд или проезжая мост, я задаю себе один и тот же вопрос: «Не мои ли родители клали эти железнодорожные пути? Не они ли строили эту дорогу?»
Нина до сих пор помнила слова подруги, сказанные ею при расставании: «У них очень важная работа, поэтому им пришлось уехать». А потом ей в голову пришла другая мысль: «А если старушка солгала Вере, придумав историю о соседях, которых должны были арестовать вместо ее родителей? А что, если лжет она, и чекисты просто выполняли свой долг?»
Нина стало не по себе.
Дверь отворилась, и костюмерша вручила Вере костюм, в котором были подшиты некрепко державшиеся перья.
— Спасибо, — поблагодарила балерина.
Спокойно, почти величественно она поднялась с места и натянула белоснежную пачку поверх шелкового трико. Руки ее скользнули в украшенные перьями бретельки, поправили корсаж. Выражение лица несколько отстраненное… Нина уже замечала за ней эту особенность: Вера была из тех солисток, что все эмоции держат в себе. Она редко болтала с другими балеринами, и эта немногословность и отчужденность придавали ей дополнительный шарм. Пока костюмерша помогала Вере зашнуровать корсаж, Нина наблюдала за подругой. Костюм сидел на ней отлично, да и партия Одетты соответствовала ее характеру — грациозность и хрупкость, отстраненность и погруженность в себя.
— Проверь, не размазался ли грим, — перед уходом посоветовала костюмерша.
В спешке Нина пожелала Вере:
— Ни пуха ни пера.
— К черту! — выходя вслед за гардеробщицей, ответила та.
Свет погас, и припоздавшие зрители уселись в свои кресла. Кто-то шелестел программкой и переговаривался во время звучания увертюры. Сидя рядом с Эвелиной, Григорий, позабыв о музыке Чайковского, вслушивался в посторонние звуки: стариковский кашель, сопение толстого человека, перешептывание маленьких девочек, одетых в вельветовые платьица. Молодая мать позади него объясняла дочери, что скоро занавес поднимется и на сцене появятся люди, а дочь хныкала и говорила, что боится темноты. Справа от Григория группа девушек передавала из рук в руки упаковку конфет. То тут, то там раздавался шелест бумаги.
— У тебя нет ощущения, что мы в цирке? — прошептал он на ухо Эвелине.
Она засмеялась и погладила его по руке. Григорий ощутил приятное тепло, от которого уже порядком отвык, и взглянул на нее. Эвелина, почувствовав его смущение, отдернула руку. Взволнованный Григорий отвернулся и бросил убийственный взгляд на жующих девушек. Те притворились, что не понимают, в чем дело.
Наконец занавес поднялся, и Григорий погрузился в прекрасный, но не лишенный комичности мир, в котором принц Зигфрид в белых колготах на языке танцевальной пантомимы рассказывает о своем безутешном горе. Закончилась интерлюдия. Послышалась знакомая мечтательная мелодия. Темный, туманный лес. Снегопад постепенно утихает, и зрители видят две дюжины девушек-лебедей. Они танцуют бурре. Трепетная и напуганная Одетта в уборе из перьев.
Они сидели так близко, что Григорий смог разглядеть дрожание пачек, которые чем-то напоминали ему белые гвоздики. Эвелина зевнула и прижалась к его плечу. Вполне возможно, что она сделала это ненамеренно. Просто у Григория широкие плечи.
Зажегся свет. Антракт. Эвелина поспешила в дамскую комнату, а он, протиснувшись между рядами кресел, пошел в буфет и купил два стакана красного вина. Попивая вино, он прислушивался к разговорам, которые велись вокруг.
Рядом с ним женщина рассказывала подруге о своей насыщенной культурной программе.
— На следующей неделе я пойду в APT и музей Хантингтона, — проводя пальцем по страницам ежедневника, говорила она. — А затем балет, балет, симфония, музей Хантингтона, симфония…
— Сегодня Одетта немного не в духе, — произнес мужской голос.
— Ты думаешь? — спросил женский голос.
— Немного не уверена в себе. Танцует хуже, чем вчера, — вздохнул мужчина. — Я уже не говорю, что маленькие лебеди топают, как стадо слонов.
«Перестаньте! — мысленно обратился к нему Григорий. — Вы слишком привередливы. Балерина танцевала просто чудесно, и маленькие лебеди выкладывались по полной».
Григорий не заметил, чтобы Одетта танцевала неуверенно. Эти люди, да и он сам, слишком избалованы. Сидя в пышном, раззолоченном зале театра, они воспринимают как должное то, что музыканты из кожи вон лезут, создавая совершенство гармонии. А этот мужчина вообще не имеет права на недовольство.
Маленькая девочка в отделанном оборками платьице, по виду китаянка, уплетала за обе щеки конфеты, которыми ее угощали светловолосые и светлокожие родители.
— Чего не сделаешь ради того, чтобы дочь полюбила балет, — поймав взгляд Григория, сказала, улыбаясь, мать девочки.
— Она здесь впервые?
— Да, — ответил отец. — Ей только четыре годика. Я не уверен, что она хоть что-нибудь понимает.
— Но я не могу больше ждать! — засмеявшись, сказала женщина. — Я мечтала об этом целых десять лет.
Григорий улыбнулся. Приятно видеть приемных родителей, наслаждающихся своим новым статусом. Эта маленькая девочка, вероятно, никогда в полной мере не сможет оценить, как ей повезло. Ее полюбили даже раньше, чем увидели. Это чувство было ему знакомо. Надежда, смешанная с тревожным ожиданием… После стольких прервавшихся беременностей он и Кристина обсуждали возможность усыновления или удочерения, но жена испугалась бюрократических проволочек, долгих лет ожидания и вероятности, что дело в конце концов закончится ничем. Григорий страстно хотел детей, но у него не хватило силы воли настоять на своем.
