— Как ты можешь сравнивать Герша со щепкой? А Вера? Как можно повторять такую гадость?
— Я не сравниваю их со щепками. Я просто хочу сказать, что…
— Перестань! — Нина сама удивилась силе собственной убежденности. — Я не представляю, как ты можешь со всем этим мириться?!
Страшные вещи происходят вокруг. Только озвучив свои затаенные мысли, Нина осознала, насколько она напугана и сбита с толку. Люди помалкивают о творимом вокруг произволе, но от этого он не становится менее ужасным.
Скрипнула, открываясь, фанерная дверь. Мадам уставилась на сына и невестку.
— Почему вы кричите? Это так вульгарно!
— Все в порядке, мама, — устало сказал Виктор.
Нине хотелось заорать от возмущения. Если бы Мадам не рассказала сыну об аборте, они бы сейчас не ссорились. Все из-за нее. Свекровь сделает что угодно, лишь бы избавиться от нее. «Ты не Лилия…» Она приказала бедной Дарье не готовить пищу для мамы. Показав Нине янтарные драгоценности, она испортила приготовленный Виктором сюрприз.
Вспомнив о драгоценностях, Нина подумала: «Наверное, Виктор хотел подарить их мне после рождения ребенка».
— Вы хуже армян, — покачав головой, проворчала Мадам и вернулась в свою комнату.
Металлическая коробочка, в которой Нина носила свой носовой платок, лежала на столе. Поддавшись порыву, она схватила ее и запустила в дверь, но промахнулась, и коробочка, ударившись о стену, со звоном упала на пол.
— Прекрати, — устало сказал Виктор.
Он встал, подошел к кровати и тяжело опустился на нее.
Нина снова накинула на плечи пальто.
— Куда ты идешь?
— На работу.
— Ты только что пришла оттуда. Сегодня вечером ты даже не танцуешь.
— Мне надо упражняться.
Ей надо было срочно убраться отсюда, подальше от Виктора, подальше от Мадам. Муж не пытался ее остановить. Нина ушла, а он так и остался сидеть на кровати — ссутулившись и обхватив руками голову.
Нина решила репетировать. Свою злость она преобразует в созидание — прыжки, приседания, повороты. Больше она ничего не знает, ничего не умеет.
Вот и Большой театр. Нинины руки нервно дрожали. До начала представления было еще два часа, но коридоры театра уже кишели суетящимися костюмершами и балеринами. Нина намеривалась пойти в гримерную переодеться, а оттуда в студию, которая по вечерам обычно пустует. Но вместо этого она прошла мимо своей комнаты, поднялась по лестнице и, пройдя по коридору, остановилась перед дверью своей прежней гримерки.
«Вера наверняка заходила к Мадам в мое отсутствие. Она рассказала свекрови об аборте, чтобы настроить ее против меня».
Нина громко забарабанила по двери.
Никто не ответил. Возможно, Вера сегодня не танцует. Нине хотелось накричать на нее, оставить оскорбительную записку, сломать что-нибудь, сделать что угодно, лишь бы избавиться от этого мерзкого чувства. Она с такой силой дернула ручку двери, что та ударилась о стену.
На уровне ее глаз оказались обтянутые шелковыми чулками ноги.
Подняв глаза, Нина увидела длинную худую фигуру, которая висела подобно свиной туше на мясницком крюке. Шея неестественно вывернута. На Полине были трико и колготы. Под ней лежал опрокинутый старый табурет.
Голос вернулся к Нине вместе со способностью двигаться. Она завизжала и бросилась в вестибюль с криками о помощи.
Прошло не меньше часа, прежде чем она по-настоящему осознала, что Полина мертва. Сделав из шерстяного шарфа удавку, она покончила жизнь самоубийством.
С неделю по коридорам перешептывались.
«Брошена, словно старая тряпка…» Но как она могла покончить с собой? Полина не такой человек. Самоубийство вообще поступок антисоветский. «Знаешь, у Полины не было желания жить…» Но почему здесь, в Большом театре? «Она думала, что Вера и есть та разлучница, что встала между ней и любимым».
Вера в театре не появлялась. «Она преследовала Полининого кавалера, не давала ему проходу и в конце концов добилась своего. Ты ведь знаешь этих мужчин. Они как дичь. Если долго преследовать, точно поймаешь». Вера не появилась и через неделю. «Ахиллово сухожилие, но мне говорили… Нет. Не буду говорить. Не хочу прослыть сплетницей».
Если бы не Верина болезнь, это она, а не Нина, нашла бы тело Полины.
Они сидели в столовой за обеденным столом, застеленным плетеными ковриками и льняными салфетками. Сегодня Григорий достал из серванта красивый тяжелый сервиз, которым редко пользовался.
Золтан объявил, что еда просто пальчики оближешь. Григорий улыбнулся.
— А ты скрывал, что умеешь готовить, как шеф-повар, — сказал венгр. — Стыдно признаться, Григорий, но я тебя недооценивал.
— Кристина кое-чему меня научила.
Григорий обжарил два больших филе лосося и приправил их укропом и ломтиками лимона. На гарнир был приготовленный на пару рис и тушеная брокколи.
— Но я редко готовлю.
Он хотел еще сказать, что аппетит вернулся к нему совсем недавно, но решил промолчать.
Отправив в рот очередной кусочек лососины, Григорий отогнал назойливое искушение рассказать другу о Дрю. Не стоит портить вечер. К тому же они с Золтаном никогда не разговаривали на подобные темы.
— Я вот что подумал сегодня, — жуя, сказал гость. — Чтение старых дневников вернуло из небытия многие мысли, которые сформировались у меня много лет назад. Вернее, я не совсем правильно выразился. Сейчас я смотрю на собственные мысли как будто издали, словно поверх моста времени, так сказать. Повторения, перерастающие в хоровое пение. Страница за страницей мысли странного молодого человека. И этот странный молодой человек — я сам. Я писал о том, что видел, о людях, с которыми общался, и вот к какому выводу я в конце концов пришел: в жизни есть два важных, значимых явления — литература и любовь.
Григорий усмехнулся.
— Полностью с тобой согласен.
Встретив Дрю, Григорий почувствовал себя совершенно другим человеком. До этого он думал, что самое большое, на что можно рассчитывать, — это настоящая дружба, такая, как между ним и Золтаном. Еще он может надеяться на Чехова, Элиота
[58]
, Музиля
[59]
… Однажды, за несколько дней до смерти Кристины, черная тоска охватила Григория. Теперь он один, один навсегда… В руки ему попала «Смерть Ивана Ильича» Толстого, и он решил перечитать повесть. Грустное чтение, совсем неутешительное, но Григорию казалось, что он начинает лучше понимать, через что прошла Кристина. После этого тоска одиночества уже не была насколько сильной.
