Старый двор тоже ничуть не изменился. Даже ветвистую трещину на асфальте до сих пор не залатали. И велосипед «Орленок» все так же ржавел, примотанный цепью к дверце сарая. Папаша, как обычно, накинулся на Мишку с поучениями. Сын недолго выдерживал родительские тирады – вскоре сбежал покурить на балкон, рассеянно глянул вниз, во двор, и… пропал.
Там, внизу, развешивала выстиранное белье на протянутых веревках совершенно охренительная девчонка. У Чернецкого аж дух захватило, едва увидел тоненькую ломкую фигурку с гибкими руками, с длинными, покрытыми золотистым загаром ножками. Девчонка, в затрепанных джинсовых шортах и майке без рукавов, наклонялась к цинковому тазу, напрягая руки, выкручивала простыню, встряхивала ее, расправляя, и, подтянувшись на цыпочках, перекидывала через веревку. Ее светлые, чуть вьющиеся волосы взмывали золотой лавиной и плавно скользили по торчащим из-под майки лопаткам.
– Бать, это кто? – перебил разглагольствующего в комнате отца обомлевший Миша.
– Где? – Отец выглянул во двор, покосился на чудесное видение. – А, это библиотекарши дочка, Олька. Молодец девчонка, мать у нее все болеет, так она крутится, крутится целый день… А ты, Мишка, все же не перебивай, послушай…
Но Миша уже не слушал, спускался во двор. Надо же было разобраться, что за чудо такое объявилось в их старом замусоренном дворе. Он пересек палисадник, подошел к сушилке. Простыни и пододеяльники взмывали на ветру парусами, а девчонка стояла среди них, как Ассоль, и смотрела на Мишу строгими внимательными зелеными глазами.
– Это что же у нас за соседки такие красивые выросли? – шутливо начал Миша. – Привет, Олькин! Не помнишь меня?
– Помню, – кивнула она. – Вы – дядя Миша Чернецкий.
– Чего это – дядя? – обиженно протянул он. – Ты еще скажи – дедушка.
Ольга пожала плечами, вскинула на бедро опустевший таз. Влажное полотнище, поднявшись от ветра, мазнуло по ней, майка намокла, и Миша, чувствуя, как в голове жарко застучала кровь, различил под майкой маленькую крепкую грудь девушки.
Он шагнул в сторону, загораживая ей проход.
– А что, Оленька, расскажи приезжему, что у вас тут молодежь по вечерам делает? Где досуг проводите?
– Не знаю, – пожала плечами Оля. – Я днем работаю, а по вечерам сижу с мамой. Дайте пройти, пожалуйста!
– Ты чего такая сердитая? – усмехнулся он. – Я, может, пригласить тебя куда хотел, так, по-соседски. А ты фыркаешь…
– Других по-соседски приглашайте, а мне некогда, – отрезала Оля и, обойдя Мишу, решительно скрылась в подъезде.
«Ну и дура! – сплюнул под ноги он. – Подумаешь, цаца. Да любая телка на ее месте только рада была бы, босиком бы за мной побежала». Однако дерзкая девчонка почему-то не выходила у него из головы. Самому было смешно: взрослый мужик, в трех кровях купанный, огонь и воду прошедший, а – вот же! – запал на какую-то малолетку с зелеными глазами. Но, как бы там ни было, Чернецкий разбираться в тонкостях собственной психологии не стал, а упрямую девушку решил заполучить во что бы то ни стало. На следующий день он подкараулил ее в конце смены у парикмахерской, недавно гордо переименованной в «Салон красоты «Розалия», где Ольга трудилась вот уже три месяца после окончания школы.
Она вышла с работы, усталая, хмурая. Волосы стянуты на затылке яркой махровой резинкой, на лбу капельки пота. Черт знает почему – такой она понравилась ему еще больше.
– Привет честным труженицам, – поздоровался Миша и протянул ей обернутый раззолоченным целлофаном пышный букет. – Любишь розы?
– Привет нуворишам, – неприветливо бросила Оля, глядя в сторону. – Я герберы люблю.
– Понял, не угодил, – развел руками он. – Ну что ж, в другой раз исправлюсь.
Цветы он сунул в урну, думал, Оля начнет охать над ними, растает. Но нет, она лишь дернула плечом.
– Если вам деньги девать некуда, лучше бы – вон – Малике хромой подали.
Девушка кивнула на скорчившуюся на тротуаре древнюю казашку, тянувшую сухонькую коричневую ладонь за милостыней.
– Я по пятницам не подаю, – хохотнул Миша. – Ну так что, привередливая, может, все-таки сходим куда-нибудь? У тебя какие планы на вечер?
– Очень увлекательные, – ядовито ответила Оля, – сгонять в поликлинику, попытаться выбить бесплатный рецепт на лекарство для мамы, потом отстоять очередь в аптеке, потом…
– Так, – остановил он ее. – Спокойно. Я понял. Давай-ка сделаем вот что: ты стой на месте, никуда не уходи, я сейчас пригоню такси, и мы с тобой сгоняем в отдел здравоохранения, у меня там есть кое-кто, посмотрим, что можно сделать.
Оля скептически взглянула на часы:
– Так там, наверное, разошлись уже все…
– Значит, на квартиру к нему съездим, на дачу. Не боись, если надо будет, с подводной лодки достанем. Я сейчас.
С того вечера Миша понял, в каком направлении нужно действовать, и взялся за дело. Доставал дефицитные лекарства, устраивал консультации с местными медицинскими светилами, выбивал направления на процедуры. Библиотекарша почти сразу отнеслась к нему с пониманием. Тут же отбросила за ненадобностью всякие «умри, но не давай поцелуя без любви» и принялась аккуратно, но настойчиво агитировать дочь оценить достоинства новоявленного кавалера. «Ты сама, Оля, подумай, что тебе важнее: чтобы мужчина Есенина наизусть цитировал или чтобы заботливый был, сильный, надежный и все проблемы разрешить мог…» – услышал он однажды наставления Елены Георгиевны дочери. Расположение Олиного младшего брата Юрки Мише тоже удалось завоевать: притащил парню игрушечную железную дорогу, помог смастерить лук и научил из него стрелять – делов-то, много ли мальчишке надо – безотцовщине. Да, в общем, и Оля уже держалась попроще, не смотрела волком. Однажды только сказала:
– Миша, я понимаю, что вы все это не бескорыстно для нас делаете. Если вы собираетесь потом с меня что-то потребовать…
– Конечно, собираюсь, – весело отозвался он. – И не потом, а сейчас же.
Она подняла на него напряженное лицо, упрямые, готовые к отпору зеленые глаза. И Миша, переведя дыхание, закончил:
– Яичницу мне пожарь, будь другом! Голодный как собака, пробегал весь день с вашей выпиской.
Он язвительно смеялся над собой: как же ты до такой жизни дошел, бабник, гуляка и балагур, что ради девчонки, которая и за руку-то не дает себя взять, готов забросить московские дела, мотыляться неделями по местным поликлиникам и выслушивать подробные отчеты о состоянии здоровья истеричной маразматички? Оля, такая близкая и недоступная, нежная и строгая, изводила его страшно. Сколько раз уже готов был плюнуть на все, взять ее силой, только внутреннее чутье, которому он привык доверять, подсказывало, что таким образом разделаться с этой проклятой зависимостью не удастся, станет только хуже.
