Только Ерхо Ину любить не способен.
И говорить о нем нет никакого желания.
— Мне нравится смотреть на тебя…
В сумерках кожа отливает мягким золотом. И Аану, вспыхивая, вдруг вспоминает о своей наготе, спешит ее спрятать. Вот только пламя тоже умеет играть. И ткань сорочки слишком тонка. Но золото исчезает, и тени выписывают абрис ее тела на белом полотне.
— Ты красива, Аану.
— Ты хотел знать, люблю ли я отца. Нет. Не люблю. И я знаю, что ты собираешься его убить.
Она набрасывает на плечи шаль.
Обычная женщина.
Почти.
— Янгар, — Аану опускается на край постели. Ледяные пальчики ее отбрасывают прядь, прилипшую к щеке. — Я не боюсь за него. Но я не хочу, чтобы он снова причинил тебе боль.
А в ее глазах Янгар читает то, о чем Аану Каапо промолчала: он слаб.
Нет больше Черного Янгара.
Неправда.
— Поможешь мне встать, маленькая медведица? Не сейчас… завтра… а сейчас просто посиди рядом. Ладно?
Она кивает.
— Рассказать тебе историю?
— О стране Кхемет? — уточняет Аану.
Ей нравятся истории, которые почти что сказки. И Янгар сам начинает сомневаться в том, и вправду ли существует эта страна.
Быть может, и она — призрак, сотворенный песком и жарким южным солнцем.
— О ней… или о пустыне… о призрачном городе, который изредка показывается странникам. И даже ашшары, истинные дети пустыни Дайхан, не способны пройти мимо. Он появляется, когда солнце стоит высоко и воздух дрожит от жара. Песок раскаляется и ранит ноги. А мысли в голове становятся вязкими. Тогда и вспыхивают золотом сто одиннадцать куполов, отмеченных полумесяцем, знаком богини Иши. И вырастают из песков белые стены…
Говорить легко.
Янгхаар вновь видит их, сложенные из крупных блоков, выглаженные ветрами до зеркального блеска. И ворота, распахнутые гостеприимно.
Входи, странник.
Но не забывай, что не каждого отпустит призрачный город.
— Ты и вправду видел его? — Аану кладет на постель руки и упирается в них подбородком. Она так близко, но дотянуться у Янгара не хватит сил.
— Видел.
Марево над золотом башен.
И в нем, не то звуком, не то эхом безумного солнца — тягучая мелодия флейты.
— И вошел?
— Нет.
Подобрался настолько близко, что услышал запах жареного мяса, и вдохнул непривычно прохладный, напоенный водой воздух.
— Если бы я вошел, то вряд ли вышел бы.
Что удержало на краю?
Манил ведь призрачный город голосами фонтанов, обещанием иной, легкой жизни, сокровищами, о которых легенды ходили. Наверное, эта легкость и отпугнула.
— Тогда я рада, что ты устоял, — Аану зевает.
И Янгар дотягивается-таки до ее губ. Шершавые. И в то же время мягкие. Вот только собственные пальцы не способны ощутить этого прикосновения.
Ерхо Ину ломал их с большим удовольствием.
— Расскажи еще…
…историй много.
…о городе, что вытянулся вдоль берегов Великой реки. И домах, которые подымаются над водой. Весной вода подымается до самого порога, затапливая белые лапы опор, а летом отступает, оставляя на них гроздья тины. На жаре та начинает гнить, и в Белых кварталах на две недели воцаряется невыносимая вонь.
…о жителях, что расписывают лицо охрой и кланяются звероголовым богам. И о богах, чьи статуи из желтого песчаника стерегут великий город. Сама пустыня, подбираясь к стопам стражей, отступает с поклоном.
…о жрецах, закрывающих лица белой тканью, и танцовщицах, которые курят опиум, ибо он освобождает разум и душу, делая танец чистым.
…о тысяче и одной жене Богоравного Айро-паши, о белом его дворце, куда каждый год свозят юных красавиц со всех уголков мира. И новые жены исчезают за коваными дверями, чтобы больше никогда не показать миру свое лицо.
…о самом паше, который не стар и не молод, но в самой силе. И рука его крепка. Под ней ходят лютые сотни, прозванные в народе шакальими.
…о том, как звенит пустыня под копытами их лошадей. Тонконоги и длинногривы, несутся они наперегонки с ветром. И южным диким ветром летят перед лошадьми кайру-гончие, гладкошкурые, свирепые. Единожды взявши след, уже не собьются с него.
Она слушает, жадно ловит каждое слово, и Янгару хочется говорить. Он и говорит, до хрипоты, до сорванного голоса, переходя на шепот. Но наступает утро, и Аану, завернувшись в медвежью шкуру, засыпает. Ее сон легок. И страшно его потревожить.
Янгар любуется ею. Бледное лицо и рыжие, солнечные пряди.
Шрам, который он хотел бы стереть.
Перекрещенные руки. И белая шея с узором тонких, словно нарисованных вен.
Шелковый шнурок и шетигранная монета, что прикипела к коже.
Шкура… шкуру тянет схватить и швырнуть в огонь, пусть бы себе забрал, освобождая Аану. Но нет на это сил. Да и не спасет огонь. Лишь боги обидятся.
И Янгар сочинял новую историю, для себя и для той, ради которой стоило жить.
И в эти недолгие минуты Янгар чувствовал себя счастливым… почти.
Жаль, что нельзя было продлить их.
Время шло.
И однажды наступил день, когда Янгхаар Каапо сумел встать с постели.
А потом и другой — когда он дотянулся до черной петли змеиного тела. И Великий Полоз, отзываясь на родную кровь, отдал печать.
Горячим углем упала она на ладонь.
Опалила. И искалеченные пальцы сжались, удерживая шелковый камень. Печать же раскалилась докрасна. Как долго Янгар ее держал? Долго.
Он стоял, не смея шелохнуться, справляясь с чужой силой. Горячая. Хмельная. Слишком ярая, чтобы попытаться удержать ее, она огнем выжигала раны и сама же вытягивала боль.
Расплавленное золото бежало по жилам. И звенело далекое скрытое в земле серебро. Вторили ему железные руды. И голова кружилась от призрачного всесилия.
Кажется, Янгар упал.
И кажется, сумел подняться. Или его подняли? Его тело больше не принадлежало ему. Оно переплавлялась в невидимых горнах, и кузнечным молотом бил по вискам пульс.
Скрипнула дверь. Кто-то пришел.
И задал вопрос. Протянув руку, попытался коснуться, но отпрянул, опаленный незримым жаром Полозовой крови.
Позвали по имени.
И пытались дозваться, но Печать держала.
А когда отпустила, то оказалось, что за окном разгорается очередной закат, и огромный шар солнца уже увяз в сети ветвей.
