Ночь не заставила себя ждать. Под нескончаемый гул прибоя, напоминающий далекую орудийную канонаду, сон не шел. Люди были испуганы, и генерал ТолрамКетинет решил устроить ночевку тут же, на косе, вместо того чтобы сразу пытаться добраться до Киивасиена, до которого, как он знал, было рукой подать.
Назначили смены часовых. Ночь вокруг была полна незримой и внезапной смерти. В воздухе кружили огромные светляки, проносились крупные, как воробьи, мотыльки с большими распахнутыми блестящими глазами без зрачков на крыльях, где-то в отдалении среди зарослей светились как угли глаза хищников; все это происходило под бурный аккомпанемент сливающихся неподалеку двух стихий, в месте встречи которых рождалась адская фосфоресценция. С тяжким стоном обреченного вода уносилась в безбрежье океана, теряясь в его дремотной необъятности.
Утром в облаках взошел Фреир. Борлиенцы начали подниматься, почесывая места укусов. ТолрамКетинет и лейтенант ГорторЛанстатет кратко обрисовали своим людям задачу. Взобравшись на горный хребет острова, они смогут увидеть за восточным рукавом реки борлиенский берег. Там, за узкой полоской воды, должен находиться городок Киивасиен, родина знаменитого мудреца ЯрапРомбри, самый восточный оплот их родины, возведенный на берегу небольшой удобной бухточки.
Они взобрались на хребет в самый разгар рассвета; короткое время восточный берег, скрытый за розовой дымкой, был недоступен их взору. Но потом Фреир поднялся, сияние зари погасло, и они увидели перед собой… зубцы домов с провалившимися крышами и почерневшие, обожженные крепостные стены. Через секунду из теперь неполной дюжины глоток вырвался дружный вздох:
– Город разрушен!
Племена фагоров, вынужденные на время покинуть джунгли, которые в преддверии муссонов превратились в непролазную чащу, обильно снабжали рандонанские племена вулвурумом. Времена эти были ознаменованы великими откровениями, полученными рандонанцами от духов умерших предков. Изловив в лесах других, рандонанцы соорудили из бамбука троны, усадив на них своих богов, вышли из леса к порту и за одну ночь сожгли его дотла. От огня не спасся никто. С высоты островного хребта не было видно никаких признаков жизни, только несколько птиц меланхолично кружили над развалинами. Война еще не утихла; истинным патриотам своей родины поневоле приходилось быть одновременно и участниками и жертвами этой войны.
Молча, уже мало на что надеясь, они спустились по южному склону хребта и, с проклятиями миновав полосу колючей растительности, вышли на песчаную косу.
Перед ними было открытое море, девственно голубое, за исключением нескольких коричневых потеков принесенного Касолом ила. Длинные валы с бело-пенными гребнями, медленно и величественно катились к пологому берегу. На западе едва виднелся Пурич, торговый остров, отделяющий море Орла от моря Нармоссет. Довольно скоро из-за Пурича вывернули четыре корабля - два больших и два поменьше.
Подняв борлиенский флаг, найденный среди прочих чудес в трюмных кладовых «Увальня», генерал ТолрамКетинет смело ступил в полосу прибоя навстречу кораблям.
Когда сиборнальская флотилия оказалась в виду устья Касола и нужно было выбирать место для якорной стоянки, вахту на «Золоте дружбы» несла Денью Пашаратид. Руки жены посла стиснули леер; ничем иным она не выдала волнения, охватившего ее при виде медленно и величественно скользнувшего за корму острова Пурич, окутанного утренним туманом, и показавшегося за ним берега Борлиена.
С веселой стоянки и отдыха у мыса Финдовил, где корабли быстро отремонтировали, за кормой оставались шесть тысяч морских миль. За минувшие с тех пор недели госпожа Денью много общалась с Азоиаксиком; в безбрежном океане близость Бога чувствовалась остро как никогда. Она полностью освободилась от всяких уз, связывающих ее с мужем, Ио Пашаратидом. Пустив в ход свои связи, она добилась того, чтобы Ио перевели на «Союз», дабы он не смущал больше ее взора. Все это было проделано ею в самой что ни на есть типичной холодной сиборнальской манере, без какого-либо проявления эмоций. Она была свободна перед Богом и могла распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению, могла даже вступить в союз с другим мужчиной. Даже это…
Все было прекрасно - море, небо, бриз, - но что за тихое щемящее недовольство марало едва заметным черным пятнышком ее мирное, светлое, безоблачное настроение? Да, она заметила, не могла не заметить, что между адмиралом воинов-священников и борлиенцем зарождаются отношения более теплые, чем просто дружеские, - трава, сорная трава, вот на что это похоже, о нет, нет, она, конечно же, совсем не ревнует. Об Ио она тоже больше не вспоминает, ее чувства к нему погасли, все до последней искорки. «Думай о зиме, - говорила она себе, как истинная ускутка. - Остуди свои чувства, охлади надежду».
Теперь даже общение с Азоиаксиком, ставшее до того постоянным и привычным, что начало казаться чрезмерным, сбивало ее с толку. Казалось, Азоиаксик, такой внимательный к ней и ласковый, на самом деле ловко лукавит со своей дщерью, лишив ее места в своем лоне. Она была достойнейшей из дочерей Бога, но Бог оставался к ней равнодушным. Равнодушным, несмотря на ее благонравное, добродетельное поведение.
В этом отношении несомненный мужчина, Вседержитель, Господь Церкви Грозного Мира, как ни странно, напоминал Денью ее супруга, Ио Пашаратида. Именно внезапное осознание этого, а не упокоение на груди возлюбленного Бога, погнало ее через бесконечные лиги моря. Море отвлекало ее от гнетущих мыслей, а для этого годилось все. Вот почему, завидев берег Борлиена, она оторвалась от рулевого колеса и велела горнисту трубить «Добрую весть».
Скоро палубы всех четырех судов заполнили моряки и морские пехотинцы, жаждущие взглянуть на землю, которую им вскоре предстояло завоевать и подчинить.
СарториИрвраш поднялся на палубу одним из последних. Поплотнее запахнув чарфрул, он постоял, вдыхая свежий морской воздух и морщась от вездесущего духа фагоров. На борту их не осталось, однако деться от их едкой вони было некуда, запах держался - запах, бередящий воспоминания.
Выйдя из Финдовила, «Золото дружбы» пошло на юг через залив Понипот, мимо легендарных древнейших краев, через пролив Кадмира - самое узкое место между материками Кампаннлат и Геспагорат. Об этих землях ходили легенды; по некоторым утверждениям отсюда впервые произошли люди, другие твердили, что именно здесь человек впервые обрел дар речи. Таков был Понипот - Понптпандум, о котором маленькая Татро читала в своих книжках сказок, почти необитаемый, вечно глядящий на закат, с развалинами древних городов, имена которых заставляли что-то шевельнуться в человеческой душе: Повачет, Проваш, Гал-Дундар на холодной и беспокойной реке Аза.
Прошлое Понипота спокойно почивало на скалистых плато Рададо, в стране высокогорных пустынь, на южном отроге Барьерного Хребта, где, как считалось, некогда проживали многие миллионы людей - для сравнения можно сказать, что в соседнем теперешнем Рандонане проживало едва ли два миллиона, из которых, может быть, половину составляли фагоры. Рададо венчал великий путь паломничества двурогих, протянувшийся через весь Кампаннлат, это была их Ультима Туле, куда анципиталы стремились каждое Лето Великого Года, дабы исполнить здесь никому не ведомые ритуалы, по большей части состоящие в неподвижном сидении на корточках на краю утесов, лицом к видимому на другом берегу пролива Кадмир Геспагорату, к краю извечного назначения, неведомого другим формам разумных.
