– Теперь пора. Пойдем туда. Не бойся, больно не будет…
И первым вылез из-за стола – боком: скамейка была врыта в земляной пол и отодвинуть ее не было возможности. Онго вылез вслед за ним. На полминуты, а может, и на целую застыли стоя, обнимаясь, в поцелуе. Потом Меро шагнул, на ощупь отдернул занавеску:
– Иди сюда, Онго…
Но Онго не успел.
Рвануло – где-то рядом. В расположении линии. Сразу же второй разрыв – чуть дальше, но тоже – по ним. Мины, калибра пяти пальцев, судя по звуку.
И дробь автоматов и – чуть более гулко – ручников. И совсем близко привычный вой улкасов: "Храни, Создавший! Храни, Создавший! Смерть исказителям!"
– К бою!
Это выкрикнул Меро уже другим, своим зычным, командным голосом, на ходу натягивая куртку, с автоматом в руке в два прыжка выскочив из землянки наверх.
Онго нашарил свой автомат, схватил, куртку надеть не успел, вслед за командиром оказался на поверхности. Во тьме солдаты разбегались, занимая позиции. Онго на миг задержался: не бежать же к своему расчету полуголым. Натянул куртку. Снова рвануло поблизости.
– Я к себе, командир?
– Онго, – проговорил Меро как-то необычно, словно бы удивился чему-то, и как бы ослабев сразу. – Ко мне, Онго…
Онго подскочил к нему – вовремя, чтобы принять на руки бессильно опускающееся наземь тело квадрат-воина Меро.
– Ты ранен, командир?
Хриплый ответ едва пробился сквозь треск перестрелки:
– Похоже… я выбыл. Онго…
– Я сейчас санитара…
– Отставить. Ни к чему. На вот… держи… Онго не сразу понял, что совал ему в ладонь капитан: зеленую коробочку команд ника-усилителя, пользуясь которым, можно было голосом отдавать команды сразу всему тригу: такой же аппаратик, по сути – род высокочастотного радиотелефона, имелся не только у каждого линейного, но и у любого солдата на передовой и считался столь же обязательным, как и личное оружие. Так что из любой точки можно было отдавать команды и каждой линии, и даже при надобности каждому солдату и также получать доклады – если, конечно, пуля или осколок не отстригли привинченный К воротнику куртки микрофон; что до динамика, то он помещался в шлеме. На этой частоте сигнал ясно слышался и за дюжины размахов. На большее у солдатских аппаратов не хватало мощности – да и не нужно было, зато по командирскому – по тому, который сейчас протягивал квадрат-воин Меро, – можно было уверенно связываться и со старшими начальниками: с квадратом, а то и со штабом ромба.
– Командуй, Онго… не теряй времени!
Голос капитана был уже едва слышен. Остаться с ним, перевязать хотя бы, убедиться в том, что Меро будет жить! Но именно этого капитан ему и не простит.
Онго понял. Он здесь был единственным; старший подофицер трига с обоими связными находился сейчас в последней, задней траншее, Меро с умыслом услал их туда с каким-то приказанием, а на деле – чтобы им не мешали остаться вдвоем.
Теперь подофицер когда еще доберется сюда – если жив-здоров, конечно, – а счет идет на секунды…
Перехитрили чертовы улкасы. Никогда не возвращались сразу же на то место, где им дали отлуп – и вот, надо же…
И командира ранили! А может, и…
Онго почувствовал, как к самому горлу подступает холодная ненависть.
Именно холодная. Ледяная. Позволяющая не путаться в мыслях, а наоборот – выстраивающая их в нужном порядке.
– Триг, слушай мою команду!.. Санитар – на КП, оказать помощь раненому!.. Подофицер Сина, прикройте тыл – возможен заход улков (так для краткости именовался противник в войсках). Первая и третья линии…
Рассудок работал быстро, как никогда. Как смогли вернуться улкасы – миновав разведку, обойдя дозоры? Не правдоподобно. Хоть в одном месте, но их заметили бы и подняли тревогу – одного выстрела оказалось бы достаточно. Но выстрела не прозвучало… А ведь службу в этом триге несли исправно. Где ответ?
"Вернее всего, – мелькнуло у него в голове, – они и не уходили вовсе, вот в чем разгадка. По вчерашнему бою можно было предположить, что на этом участке действует компактная подвижная группа, численностью, пожалуй, лишь немного превышавшая триг. Без технической поддержки: вчера огонь велся только из такого оружия, какое можно переносить с собой, не считая личного – легкие пулеметы и такие же минометы. То же самое работает с их стороны и сейчас.
Пожалуй, никакого подкрепления они не получили. Почему же они не ушли, как обычно, а остались? Трем-четырем десяткам людей в густом лесу затаиться нетрудно, если даже у них не подготовлено никаких схронов, разведка тоже не всеведуща, и даже самые современные приборы могут давать сбои – они реагируют и на кабана, и на лань, и на волка точно так же, как на человека: теплокровные, и сопоставимы по массе и размерам. Раз кабан, два кабан, три, на четвертый раз разведчик уже не бросится проверять – и пропустит человека. Особенно если люди держатся близ какой-то стаи или стада: тогда для прибора они и вовсе неотличимы одни от других. А иного способа обнаружить противника ночью в лесу, кроме приборного, просто нет. В особенности учитывая, что противник среди дикой природы чувствует себя куда лучше, свободнее и комфортнее, чем расслабленные цивилизацией свиры…"
Все это быстро проскальзывало в голове, в то время как глаза, тело и голос занимались своими делами: ноги несли Онго, но не к своей линии, третьей, а ко второй, которая ближе всего к лесу располагалась и которой потому сейчас приходилось труднее всего; к командному же пункту, откуда он сейчас и бежал, вторая линия была как раз ближе остальных.
– Третья и первая линии, вести огонь, не контратаковать. Тяжелым пулеметам готовиться к ведению огня в автоматическом режиме!..
В ответ доносились отрывочные: "Первая, принял, выполняю. Третья, вас понял, выполняю". Подофицер Сина отозвался последним: "Перешли на тыловые секторы обстрела, пока тихо". Ни один из старших по званиям и должностям не выразил сомнения в праве Онго командовать. "Вернее всего, потому, – подумалось солдату, – что по инерции считают, что командует еще Меро". Акустика крохотных динамиков оставляла желать много-много лучшего, а к тому же и голоса у Меро и Онго были одного тембра, и не случайно: по этому признаку безошибочно угадывались оборотни даже и с большим мужским стажем. Наверное, на это и рассчитывал Онго, когда, вызывая санитара, не сказал, что именно квадрат-воин ранен. Кстати…
– Санитар! Вызываю санитара! Как раненый? Донеслось в ответ сквозь сухой треск выстрелов:
– Не могу пробиться – вышел на улков, веду бой…
"Значит, судьба такая, – отрешенно подумал Онго на бегу. – Не написано нам с Меро на роду быть вместе…"
Мысль мелькнула и пропала, вытесненная другими, куда более важными сейчас не только для него одного.
Командира рядом не было. Не было здесь, а может, и вообще… Но если даже он погиб – значило ли это, что его мысли должны уйти вместе с ним? Мысли опытного военного, понимавшего обстановку лучше, наверное, чем кто угодно другой. И не было ли в том, что он высказал эти мысли в разговоре с Онго тогда, когда вроде бы совершенно не было для них места, не крылся ли в этом какой-то более глубокий смысл, чем просто случайность? Не было ли тут некоей предначер-танности свыше?
