— Все живы? — хмуро поинтересовался он, вдавливая педаль акселератора до предела.
— Вроде все, — я принял из рук пира оброненный мной автомат и поймал в салонном зеркале взгляд нашего спасителя. Точнее, попытался поймать. Машину вел слепой, то есть абсолютно. Глаз у парня не было.
— Все мы в какой-то степени уроды. — Анисимов вяло улыбнулся и, остановив машину у обочины, устало откинулся на спинку сиденья. Вид у сканера, а то, что это именно он, я уже не сомневался, был изможденный. Явно проступили круги под глазами, зияющие же чернотой глазницы стали еще более темными и зловещими. Человек без глаз, видящий этот мир по-своему. Это ли не загадка.
— А как ты видишь? — немного стесняясь, поинтересовался я. Вопрос показался мне некорректным, но у слепого неприязни или раздражения не вызвал. Скорее уж новую порцию сарказма, отразившегося на усталом лице.
— В том-то и дело, что вижу, и это главное.
— Артем, — ожил с заднего сиденья проглот, — может, а ну его, вечер воспоминаний. Может, того? С трассы да в леса? Сейчас этот упырь очухается и кинется в погоню…
— Восьмой за нами не пойдет, — Анисимов пошарил в бардачке и, вытащив заранее припрятанные там очки, водрузил их на нос. Стекла, черные, не пропускающие свет, встали ровно так, чтобы закрыть уродство, и я смог смотреть на нашего водителя без содрогания.
— Так как ты видишь? — вновь напомнил я о своем вопросе, оставленном без внимания.
— Лучше, чем ты думаешь. — Рука сканера приподняла шляпу, и под ней, ну кто бы мог подумать, оказался уродливый прямоугольный шрам.
— Мода нынче, что ли, такая? — Я поймал на себе удивленный взгляд Дмитрия и машинально провел рукой по бритой голове.
— Ты реально ничего не помнишь? — с недоверием поинтересовался Анисимов.
— А что я должен помнить? — Нахмурился я. — Ехал из лаборатории. Попал в аварию, очнулся в больнице, а тут конец света.
— И ничего не смутило? — продолжал подначивать меня немного отошедший от боя сканер. С каждой каплей новой силы в нем просыпались уверенность и не сравнимое ни с чем ехидство.
— Смутило, — не увидел я подвоха. — Много чего не помню.
— А знаешь ли ты, что мы с тобой…
Волна жара ударила в бок внедорожника и, сминая железо, как нож сквозь масло прошла сквозь салон.
— Валим! — Сенечка вылетел из авто, как пробка из бутылки, и, закувыркавшись, кинулся зигзагами в придорожную канаву. Волос на голове проглота поубавилось, да и новая одежка от воздействия высоких температур мгновенно потеряла свой товарный вид. Следом за шустрым погорельцем ринулся Дима, резонно предположив, что геройствуют дураки, а остальные живут дольше. Автоматы и рацию с переднего сиденья, впрочем, пир прихватить не забыл. Ну и следом за моими шустрыми товарищами на асфальт, аки куль с мукой, вывалился я. Автомобиль занялся мигом. Пламя, проникнув в салон, шарахнуло по стеклам, и те с жалобным звоном осыпались на асфальт. Кожаная обивка салона вспыхнула, как солома, и вскоре новое жаркое марево окутало все видимое пространство. С трудом встав на четвереньки, я оглянулся. Третий, Анисимов, человек, способный открыть хоть какие-то тайны моего недавнего прошлого, был мертв. Да и кто бы выжил в «топке паровоза». Первый удар нападавшего, вероятно, оказался для слепого фатальным. Голова, а точнее то, что от нее осталось, объятая пламенем, была вывернута под неестественным углом, и, кажется, я даже смог различить сломанный позвоночник.
— Ну! — Дмитрий припал на колено и, сбив предохранитель ребром ладони, начал шпиговать свинцом придорожные кусты, в которых, как он подозревал, засел наш противник. — Чего буксуешь?! Живо вниз.
Оглушенный, ослепленный, дезориентированный, я все же нашел в себе силы, чтобы переместиться сначала к краю проезжей части, а потом безвольной куклой ухнуть в канаву, лицом в жидкую грязь. Уже падая, я снова поймал на себе взгляд, внимательный, пронзающий насквозь… Восьмой стоял чуть поодаль устроенного им огненного ада. На лице его светилась улыбка, чуть злобная и чуть мечтательная. Как и не человека пожег, а даже… я толком не смог представить всю эту гамму ощущений. Не привыкший к тому, что жизнь и смерть тут ходят настолько близко, что порой их можно просто перепутать, я уцепился за острую осоку и, не обращая внимания на струящуюся по ладоням кровь от порезов, вновь ринулся наверх.
— Куда! — Дима попытался меня хватить, но куда там. Ловко увернувшись от цепких рук пира, я бросился вперед и, сжав кулаки, ударил. Не знаю как, не знаю почему, но на лице Восьмого отразилось сначала замешательство, а потом и испуг, вскоре переросший в откровенную панику. Улыбка была стерта с лица, а место ее быстро заняла гримаса агонии и боли. Еще несколько секунд я просто стоял, тупо пялясь на застывшую в странной позе фигуру убийцы. Осознание произошедшего пришло чуть позже, а когда я хоть и с трудом, но вернулся в реальный мир, то не поверил увиденному. Опасный огнедышащий хищник превратился в ледяную статую, а вокруг него с интересом расхаживали проглот и Дима, о чем-то тихо совещаясь. Куда только девались их былые разногласия. Сенечка в присутствии пира больше не выглядел затравленным зверьком, а Дмитрий не выказывал неприязни к проглоту. Война, тут не до сантиментов.
— Ну, что будем делать? — печально поинтересовался я у внезапных сообщников. — Техники нет, хабар сгорел, умные люди отдали богу душу… — последнее, разумеется, относилось к слепому, но тому, уверенно остывающему на переднем сиденье того, что когда-то именовалось гордым словом автомобиль, было уже плевать.
— Уходить надо, — выдал ожидаемое мной предложение Сенечка, ощупывая оставшиеся на голове куцые прядки. — Скоро появятся желающие поживиться за чужой счет. Драка между пси-бойцами, как правило, за хабар происходит. Вот они удивятся, когда вместо ослабленного и изможденного смертника найдут пепелище и скульптуру из льда.
— И куда нам теперь… — Дмитрий печально вздохнул и оглянулся на столб черного дыма, поднимающий в облака. — Ночь же скоро.
С Сенечкой было заключено временное перемирие, хоть и войну с ним мы не начинали. На формулировке настоял пир, любовно поглаживая деревянное цевье АК, и нам с проглотом не оставалось ничего другого, как согласиться.
— Переночуем у меня в палатке, — резонно предложил последний. — Я когда на Артема работал, ну вас выслеживал…
— Шакалил, значит, — снова завелся Дима.
— Да что я такого, в конце концов, натворил, что на меня вся эта земля ополчилась? — Вопрос Сема задал скорее риторический. Дмитрия он явно не боялся. Ко мне же проглот испытывал смешанные чувства. Странный коктейль удивления и обожания одновременно. С одной стороны, мне это безумно льстило, но с другой — внимание взрослого мужчины смущало и попахивало чем-то запретным и лично для меня отвратительным.
Видимо, в качестве залога нашего плодотворного сотрудничества, на которое проглот возлагал большие надежды после смерти старого хозяина, Сенечка выложил про Анисимова все, что знал, а возможно, и приврал сверху.
