Человек заговорил. Его отвратительный скрипящий голос наполнил зал, словно ворвавшийся в нарушенный вакуум воздух. «Будь ты проклят! - заорал он. - Будь ты проклят! Будь ты проклят! Это все со мной сделал ты. Ты, скотина!»
Вопреки желаниям Рэдклиффа, подозрения пошатнули его и без того ослабленное алкоголем самообладание, и он, замахнувшись, бросил, что есть силы, эту бутылку человеку в лицо. Она содрала кожу со лба и, звеня, покатилась по полу. В ту же секунду зал охватила давно ожидаемая паника.
Крушились стулья; обезумевшие в борьбе мужчины и женщины, разбрасывая во все стороны столовые приборы, разбивая вдребезги тарелки, срывали скатерти со столов. Официанты вместе с музыкантами группы, использовавшими свои инструменты в качестве оружия, присоединились к остальным. Сто человек неслись к выходу шириною в ярд, разбивая все и всех на ходу, пока управляющий ни включил паралитический газ, и тогда на всех, словно манна небесная, снизошло забвение.
Мертвецки бледная фигура все еще стояла перед Рэдклиффом. Как шары в кегельбане, он швырял в нее все, что попадало ему под руку: бутылки, стаканы... Ножи из-за своих тяжеловесных рукояток в ход не шли. Пролетела тарелка и, как не достигший цели не очень удачный сарказм, упала где-то с боку.
Рэдклифф услышал шипение газа, и его охватил ужас. Насколько он знал, тот, стоящий напротив него, мог вообще не дышать, мог раствориться в воздухе, мог быть вызван анестетиком. Прежде чем газ подействовал и на него, он собрался с силами, зацепился руками за край стола, сделал последний рывок и приподнял его. Ему удалось накренить стол вперед, перевернуть и уронить его поверх бесчувственной, охваченной ненавистью неподвижной фигуры, озарив триумфом свой провал в бессознательное. А вслед за ним с треском рухнули его прошлое и надежды на будущее.
Глава вторая
История последних лет двадцатого столетия, пробормотал Уолдрон, будет историей о том, что ничего не произошло.
Напротив него за столом натянуто сидел Кэнфилд, который был, безусловно, оскорблен:
Что?
Да так, ничего, ответил Уолдрон, продолжай.
Конечно, добавил он, едва шевеля губами: если никто не подумает ее переписать заново.
Кэнфилд все еще продолжал пристально вглядывался, его мрачное лицо источало враждебность. Уолдрон, утомленный его видом, резко потребовал:
Да, черт возьми, продолжай, наконец! Ты пришел с отчетом, так выкладывай.
Тот поворчал и перелистнул несколько страниц своего отчета.
Мы отправились туда, как только нам позвонили. Там была бойня, но управляющий включил газ. По его словам, этот псих просто возник на пороге у гардероба и направился прямо к столику. Он наблюдал за происходящим из бронированной стеклянной кабины у ...
Я знаю Город Ангелов, перебил его Уолдрон. И заметив, что Кэнфилд начинает раздражаться, добавил: Я всегда туда хожу... Конечно, когда могу себе это позволить.
Реакция Кэнфилда его абсолютно не интересовала. Кэнфилд сжал губы, словно пытаясь сдержать ругательства, готовые вот-вот сорваться с его губ, и только потом продолжил свой отчет.
Безусловно, глупо было бы утверждать, что этот псих просто возник. Я привез с собой швейцара и гардеробщика, допросив их по дороге. Они говорят, что пропустили большую часть происшедшего, потому как якобы находились прямо у двери. Либо они лгут, либо запаниковали и не хотят этого признавать.
Откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, Уолдрон сказал:
В каком состоянии был псих, когда ты достал его из-под стола?
Ход мыслей Кэнфилда был прерван, и он замялся:
В грязном, наконец, проговорил он. Весь измазанный, в лохмотьях, в синяках, часть из которых, я считаю, были оттого, что в него бросали в Городе Ангелов.
Человека в таком состоянии никогда бы не пропустили в Город Ангелов через главный вход, произнес Уолдрон. А твое мнение меня не интересует, просто сообщи, что ты обнаружил.
Кэнфилд встал, захлопнул свой блокнот. Его губы нервно подергивались:
Что ты, черт возьми, пытаешься сделать? Вывести меня из себя, чтобы выкинуть из отдела?
Заткнись и сядь на место, грубо отрезал Уолдрон. противном случае, если тебе не хочется продолжать, можешь оставить мне свой блокнот и позволь тогда мне самому все выяснить.
Кэнфилд мгновенье колебался, но все-таки бросил блокнот на стол шефу, блокнот упал, словно пощечина, и вышел быстрым шагом, громко хлопнув за собой дверью. Плохо вставленные в окно стекла задрожали, карандаши в стакане застучали друг о дружку.
В комнате сразу как-то потемнело, хотя лампа была новой и не успела еще запылиться. Уолдрон сидел, не шевелясь, и смотрел на обложку блокнота.
История о том, что ничего не произошло...
Вот что выбывало из колеи Джеймса Арнотта Уолдрона: истерическая претензия на то, что мир все еще старый добрый мир. Однажды он закричит на какого-нибудь идиота, вроде Кэнфилда: «Как ты, черт тебя подери, смеешь утверждать, что ты Человек король мироздания? Ты крыса, насекомое, ты маленькая грязная ползучая вошь, навозный жук, копошащийся в своем навозе, но претендующий на то, что заставляет солнце крутиться!»
С какой стати я все еще торчу здесь? Где смысл? Почему я просто не уволюсь?
Его глаза блуждали от прямоугольной обложки блокнота к прямоугольной карте на стене. Нет, это была не карта города, это была карта двух полушарий со скудными, нанесенными вручную исправлениями. Теперь уже невозможно было купить ни обычную, ни правительственную карту, в точности отображающую мир таким, каким он стал на самом деле. Уолдрон уже не был уверен в достоверности своих добавлений карта оказалась точной ровно настолько, насколько позволили его возможности. Мазохист думали окружающие его коллеги вместе с Кэнфилдом. Честность, вот что это было на самом деле.
Почему они не могут понять, что это необходимо?
Среди массы аккуратно напечатанных символов карты пестрящие пробелы, обозначающие разоренные земли, радиоактивные зоны, в которые, словно следы над пропастью, врезались линии шоссе и железных дорог, они должны были быть включены в напечатанную карту. Было бы выше возможностей человеческого самообмана делать вид, что Омаха все еще существовала. (Хотя, конечно, не стоит постоянно повторять вслух о том, что город исчез.) Но черную изолирующую границу вокруг местности в форме языка в центре Северной Америки или такую же границу вокруг овальной зоны в Восточной Бразилии и серебряные подчеркнутые заплаты, словно изуродованные пентаграммы, обозначающие города чужих Уолдрон нанес собственноручно, когда ему осточертело общее заблуждение, что правительство Вашингтона и Оттавы все еще делают вид будто, как и прежде, имеют власть над этими территориями.
Однажды, декламировал он в пустоте комнаты, я привяжу колокольчик и лампочку с надписью НЕ ЛГИ СЕБЕ и подвешу их так, что каждый раз, когда будет открываться дверь, они будут звенеть и загораться.
