— Эк тебя разобрало, — проворчал Данн. — Фантазия у тебя, дружочек. Только не пойму я, куда ты клонишь.
— А все к тому же! — воинственно сказал Лежнев. — Желательно нам с собратьями по разуму обсудить морально-этические проблемы. Только вот как их обсуждать? У нас, землян, главное — не вызреть раньше времени, волнуют нас вопросы воспитания и половой зрелости, кричим мы о культивации любви и уважения к противоположному полу, а заодно и к сожителям по родимой планете. А инопланетянину это неинтересно. Он своим детям и папа, и мама. Ему одно тревожно: вынянчиваешь яйцеклетку, так не кичись, не вывешивай ее на маточный карман, может, и не выйдет еще ничего, напрасно только обнадежишь общество преждевременными заверениями, а то ведь как — мальчика-то и не было, скисло разумное существо, растворилось в углекислотной среде.
Вот тебе и вся сравнительная этика. Это все равно что спорить с крокодилом о любви.
— А искусство? — жадно спросили сзади. — Ты про искусство скажи!
— А что искусство? Тычем мы этому инопланетянину в Данаю прекрасную, Пушкина цитируем, Моцарта и Бетховена на музыкальных инструментах воспроизводим. А ему это до лампочки. Он ведь однополое существо, а не Фокс Трентелл, у него вид голой женщины ничего в организме не будит. Бах и Моцарт ему вовсе ни к чему, его затылочная перепонка в ультразвуковых диапазонах сигналы воспринимает. Пушкин, правда, хорошо, да вопросов много возникает: а крестьянин — это кто? А дровни — это что? А лошадка — это как: флора или фауна? Скучно ему, инопланетянину, вот он и тянет тебя отдохнуть в обонятельницу, вдохнуть там перекисшего ангидрида пополам с сероводородным ветерком. И удивляется он, что в этой обонятельнице ты сразу зеленеешь, а мгновением позже в глубокий обморок падаешь. Навещает он тебя в больнице и радуется, что искусство его родимой планеты на тебя такое неизгладимое впечатление произвело.
И что остается? Остается только толкать научно-технический прогресс, приспосабливая чужие достижения к своим нуждам. Они нас в космической технике перегнали. Лепи, значит, космические корабли по инопланетному подобию! Мелочи только вроде щелочных противоперегрузочных камер убирай.
А уберешь, так окажется, что никто из землян этих перегрузок перенести не может. Готовились звезды оседлать, а вместо этого — мементум мори!
Или со временем, скажем. У инопланетян с этим просто: впал в спячку — и лети, не старея, от галактики к галактике.
Только спиральку на животе подкрути, подверни до нужного оборота, до требуемого столетия. Но мы-то земляне! Нам свои пупки крутить бесполезно. Значит, и здесь твори самостоятельно.
— Значит, ты считаешь, что контакты с иным разумом ничего людям не дадут?
— Не будет ничего хорошего, — предрек Лежнев под общий смех. — Ладно, предположим, что щелочные ванны нам тоже пригодятся. Может, в них конечности регенерируются. Оторвало, к примеру, тебе руку — беги к ванне, суй туда обрубок, а через час уже здоровой рукой подкову гнешь, новым пальчиком в кнопку синхрофазотрона тычешь. Возможно, мы и в пупоспирали инопланетной разберемся, в анабиоз впадать научимся. Но — сами! Сами! Так что нам ихний милионолетний опыт развития? Толку какого?
— А вот мне интересно, — сказали сзади. — Фокс Трентелл у своих инопланетян что-то достойное выпросил, или ему пупоспираль подсунули?
Грохнул дружный хохот.
— А все-таки интересно, чем там закончилась история с селенитами, — переждав общий смех, сказал Селлингс. — Нет, братцы, расстояние — это очень плохо. Слишком поздно доходят новости.
— Хотел бы я сейчас быть на Луне, — помечтал Пазолини. — Лет, это надо же, где мы только не искали братьев по разуму, а они оказались под боком.
— И все-таки это тупиковая ветка развития, — возразил Лежнев. — Слишком зависит от внешних условий. Не будь вулкана под боком у ледника, не проточи вода туннели в лунном грунте… Они обречены, и человечество ничего с этим не сможет поделать. Это как племена, что населяли районы Крайнего Севера: вроде бы им все условия создают, денег и сил не жалеют, а все равно они вымирают. Неудачная проба природы.
— Ну знаешь, — сердито сказал Пазолини. — Если так рассуждать, жизнь на Земле тоже можно считать уникальной. Находись матушка Земля поближе к Солнцу или чуть подальше, будь на ней меньше кислороду, и ты бы сейчас не выступал с подобными рассуждениями.
— Как и ты, Луиджи, — со смешком отозвались сзади. — Во всем виновата матушка. Будь она повнимательнее, найди она себе другого сексуального партнера… Что ни говори, человеческая жизнь и в самом деле зависит от случайностей.
— Скоро этим случайностям придет конец, — сказал Фокс Трентелл. — Люди будут рождаться с заранее заданными качествами — кто-то будет рожден фермером, кто-то — межпланетчиком, кто-то генетически будет обречен писать гениальные стихи…
— И у каждого от рождения будет, что он захочет, — под общий смех закончил за Трентелла Симанович. — Не надо скитаться по астероидам, искать инопланетян и просить у них то, в чем тебе отказала природа!
Справа высились горы с гигантом Олимпом, пронзающим фиолетовые небеса. База располагалась в районе Титаниуса, но даже отсюда двадцативосьмикилометровый горный великан выглядел весьма внушительно. Остальные горы толпились у подножия Олимпа, словно подобострастные просители, вымаливающие милостыню у своего господина. Горы Олимпа состояли из базальтовых пород, близких по составу к лунному реголиту. Горные районы были практически не исследованы, только геологи время от времени отправлялись туда, с легкостью делая открытие за открытием. Месторождения актиноидных руд, найденные ими в последнее время, были предметом их особой гордости — богатейшее месторождение автоматически превращало Марс в важнейший пункт космической экспансии человечества, повышало значимость марсианских поселений, что обещало дальнейшее их расширение, а это в свою очередь было связано с увеличением населения Марса.
— Будут женщины, — мечтал Моисей Симанович. — Господи, как я соскучился по обыкновенной женской юбке!
— Вряд ли ты увидишь юбку на Марсе, — возражали ему. — Здесь и женщины предпочтут ходить в штанах. Холодно и ветра!
— Кто-то подсчитал, что за жизнь целующийся с женщинами мужчина съедает около трех тонн губной помады, — вздыхал Симанович. — Честное слово, парни, я бы с удовольствием сейчас полакомился килограммчиком или даже тремя! Ох и оторвусь я, когда мы вернемся на Землю!
— Я возьму тебя в Акапулько, — пообещал Фокс Трентелл. — Там такие женщины!
— Ну уж нет! — под общий смех возразил Симанович. — Ты там со своим инопланетным подарком, несомненно, будешь на высоте, а я как буду смотреться на твоем фоне? Лучше я позагораю на пляжах Хайфы, по крайней мере там ко мне женщины привыкли.
— Тогда ты меня с собой возьми, — предложил Трентелл.
— Нет, Фокс. Отдыхай в своей Акапульке, — вздохнул Симанович. — Ты мне всю клиентуру распугаешь. Бабы на тебя кинутся, а что тогда делать бедному еврею? Я уж как-нибудь самостоятельно отдохну.
