– А чего же он не сказал ничего? – поднялся со стула поручик. – Мог ведь и до вечера так просидеть.
Действительно, поток пассажиров был хиленьким, как, собственно, все последние недели. Нет, на обычных «окошках», куда направлялись прибывшие из-за рубежей Империи, он оставался прежним – шумным, разноголосым, разноплеменным, но на тех, над которыми красовалась надпись «Для граждан Российской Империи» (и рядом в скобочках – «второй»), он практически иссяк.
Да и как могло быть иначе, если беспрепятственно проходили контроль одни лишь «возвращенцы». То есть побывавшие в «зазеркалье» и теперь возвращавшиеся на родину подданные ЭТОЙ России, а все остальные (те, в паспортах которых не стоял штамп о выезде на «тот свет») – отсеивались и возвращались обратно. С извинениями, улыбочками, но возвращались. И возмущение, угрозы жаловаться и прочее во внимание не принимались – указание вышестоящего начальства, пусть и не подкрепленное циркуляром, следовало выполнять неукоснительно.
Уже закрылась без особого шума половина туристических агентств, выросших словно грибы после дождя благодаря «открытию» второй России и специализирующихся на челночных рейсах туда и обратно. А остальные вскоре должны были последовать их примеру, поскольку с «той» стороны шел тот же самый поток недовольных туристов, лишившихся вожделенного аттракциона, – пограничные ведомства сработали абсолютно синхронно. Оставалось еще какое-то количество «пересеченцев», которым до особого указания было велено давать «зеленую улицу» – счастливые обладатели дипломатических и коммерческих паспортов, – но дни их счастья были сочтены.
Окно между мирами закрывалось. Если не по прихоти природы, то по желанию людей. Значит, вскоре «особая» вывеска над окошком Кольцова должна была исчезнуть без следа, а он сам – вернуться к рутинной службе «пограничного цербера».
– Ну что – по пивку? – предложил жизнелюб-Левка, когда Вячеслав позволил все-таки прапорщику Селянинову занять его законное место. – Я угощаю! Знаешь, какое сегодня у Клауса с Александровской пиво?..
– Нет, – покачал головой поручик, запирая бумаги и коробочку с личными номерными штампами в сейф. – Мне в контору еще зайти нужно. Ты уж без меня сегодня.
«Конторой» пограничники именовали расположенное на третьем этаже административного корпуса аэропорта управление, поэтому Акопян не стал спорить – по пустякам, да еще по собственной инициативе, под грозные очи начальства являться было не принято.
– Как знаешь, – пожал он плечами. – Ни пуха ни пера тогда.
– К черту… – махнул рукой Кольцов.
* * *
– Соловьева! – гаркнул динамик селектора голосом госпожи K°былко, оторвав Катю от невеселых дум. – Немедленно зайди ко мне.
– Сейчас, Капитолина Семеновна, – отозвалась девушка, вышла из программы, в которой работала, отключила монитор и поспешила, под сочувственными взглядами соседок по кабинету, к выходу.
Поднимаясь в лифте на двенадцатый этаж (хорошо, что время было раннее, праздношатающихся в банке еще было маловато, поэтому лифт шел пустым), Екатерина снова отвлеклась от повседневности, окунувшись в тот мир, что не покидал ее уже несколько месяцев.
Минутную свою слабость, чуть было не ставшую катастрофой, девушка старалась не вспоминать. Подумать только: она действительно могла сделать тот роковой шаг, и не только обрекла бы тем самым свою душу на вечные страдания, но и принесла бы горе всем, кто ее знал и любил. Как только она представляла, сколько мытарств выпало бы на долю милой матушки и сестер, чтобы вывезти ее распухшее, обглоданное раками, безобразное тело на родину, сколько обить порогов, сколько подписать бумаг и раздать «барашков в бумажках» алчным чиновникам обоих миров, ей становилось дурно.
И все из-за чего? Из-за пустого шалопая, даже не думающего о том, что в других обстоятельствах именно он мог оказаться под могильным крестом? А ведь он всегда был таким. И совсем не факт, что та дорожная махина, прервавшая его бессмысленную гонку по ночной Москве, стояла в неположенном месте. Это она, Катя, так думала, не желая признаться даже себе самой, что Кирилл был всего-навсего вздорным мальчишкой, лоботрясом, легко прожигающим папенькины денежки, словно так оно и должно быть. Ценящим красивые и скоростные авто больше, чем ее любовь и привязанность. Заглядывавшимся на любую встречную юбку выше колена. И если вдуматься, то в той роковой ссоре вовсе не она была виновата…
Так почему же она должна казнить себя и ненавидеть ту, другую дурочку, не нашедшую в себе сил порвать с Кириллом, носящую его ребенка? Ее же не обвинять в чем-то, а пожалеть нужно! А если счастлива, то по-доброму порадоваться за нее, а не завидовать. Ведь она сохранила свое счастье и готова за него бороться.
Катя уговаривала себя таким образом, не решаясь даже в мыслях признаться, что оба Кирилла – и тот, реальный из «зазеркалья», и витавший где-то поблизости призрак – уже далеко не так, как раньше, волнуют ее. Их без остатка вытеснил из девичьей души иной образ – сильного, уверенного в себе, мужественного офицера, мелькнувшего в жизни всего на какой-то яркий солнечный миг и оставившего прочный след навсегда.
Подумать только: она, взбалмошная девчонка, мучаясь какими-то детскими комплексами и обидами, не приняла… Нет, не поняла своего ангела-хранителя, упорно подсовывавшего ей того молодого офицера, просто за ручку ведшего к нему. Ведь что стоило тогда просто улыбнуться чуть сердечнее, прикоснуться к руке, взглянуть в глаза… Но нет.
А ведь и у ангелов, похоже, опускаются руки: пересилив девичью стеснительность, Екатерина попробовала навести справки о двойнике Вячеслава Кольцова по «эту» сторону и никаких следов его не нашла. Вернее, нашла, но совсем не то, чего ожидала. В ее мире поручик Кольцов погиб на границе, обезвреживая опасного преступника, несколько лет тому назад – гласил некролог в «Русском инвалиде», выловленный из Сети после долгих поисков. И чтобы Катя не сомневалась, обиженный ангел подсунул ей фото в траурной рамке, с которого глядел тот самый офицер, буквально за руку вытащивший ее из лап смерти. Разве что чуть моложе на вид…
А значит, он тоже был фантомом. Таким же, как и Кирилл, с одной лишь разницей, что с ТЕМ Кириллом ничегошеньки у нее получиться не могло, а с Вячеславом…
Катя почувствовала, как кабина лифта с мягким звоном остановилась, привычно взглянула в зеркало и ужаснулась: по щекам, безобразно размывая тушь, бежали слезы, нос покраснел…
«Уродина! – ахнула она. – Как же я в таком виде… Срочно все исправлять!»
Когда десятью минутами позже служащая банка Екатерина Соловьева, попросив разрешения, вошла в кабинет начальницы, даже искушенный взгляд много повидавшей на своем веку опытной дамы не заметил никаких признаков недавних слез. Подчеркнуто деловой, невозмутимый вид деловой женщины (спасибо отзывчивым знакомым девушкам из кабинета чуть дальше по коридору и достижениям современной косметологии) был безукоризненен.
– Тебя, Соловьева, только за смертью посылать, – буркнула госпожа Кобылко, косо глянув на вошедшую. – Вдосталь пожить еще успеешь… Что там стряслось такого, что ты пару этажей целых четверть часа преодолевала? Лифт сломался что ли?
