«Что это еще за записи…»
Пошарив в пустом конверте, она извлекла на свет Божий последнее, что там было, – листок бумаги, исписанный с одной стороны знакомым почерком на три четверти.
«Ваше превосходительство, – прочла она официальное обращение – такими начиналась львиная доля рапортов от подчиненных. – Конечно, данное деяние попадает под статус служебных нарушений, если не преступлений, но…»
* * *
Ларион Коробейников посмотрел на часы, вздохнул: третий час дня, а гость хозяйский все храпит и храпит. Будто у себя дома! Ладно, хоть тазик не понадобился…
Дворецкий прошел в библиотеку и остановился у двери в нерешительности – близнец Александра Павловича раскинулся на тесном ему диванчике, мучительно запрокинув голову на подлокотник и выводя носом такие рулады, что чертям на том свете было тошно. Одна нога у него свешивалась до полу, а вторая, в неснятой туфле, покоилась на втором обтянутом кожей подлокотнике. Слуга еще ни разу не видел хозяина в таком состоянии, но он сейчас очень живо напомнил ему бывшего – лейб-гвардии гусарского полка поручика барона фон Зейдлица.
Уж на что вроде был немец, а недели не проходило, чтобы не нарезался его благородие в том или ином приятном обществе до положения риз. А поскольку партикулярного платья вояка не признавал, то практически вся мягкая мебель в доме была перепорчена гусарскими шпорами. Завалится, бывало, вот так на софу, а поутру за распоротую обивку ему, Лариону, в ухо… И никуда не денешься – молод еще господ менять, да и в профсоюз дворецких вступить – огроменный взнос нужен, а там – еще и помесячно. Платил же его благородие по-божески, упокой Господи его грешную душу – в том же славном деле, что новый хозяин отличился, смерть геройскую принял.
«Эх, видно, всего немецкого в нем и было-то, что имя родовое, – в который раз пожалел неудачливого барина Ларион. – Был бы настоящим немцем – сухим, да расчетливым – не полез бы в такую заварушку… Вон сколько офицерского чина по домам да по казармам отсиделось. Хоть и без орденов и чинов новых, да живы-здоровы…»
Коробейников почесал в затылке, и мысли его приняли иное направление.
Крути – не крути, а покойный барон фон Зейдлиц остался должен своему слуге аж сто семьдесят пять целковых – на мели в последнее время сидел гусар. Может, и поперся черту на рога, чтобы из нищеты выскочить? Да только не удалось ему, сердешному, Фортуну-вертихвостку за интересное место прихватить… А как приехали откуда-то из Лифляндии наследнички, то выяснилось, что и им ничего покойник не оставил – все имущество, и движимое, и недвижимое, давно заложено-перезаложено. На широкую ногу жил поручик, по-русски. Мало того что квартиру с обстановкой заложил аж в трех разных банках, на законы положив с прибором, так еще и долгов набрал чуть ли не с пол-Петербурга. А родственнички оказались немцами настоящими – русским духом от них и не пахло – вышибли Лариона на улицу взашей и не только жалованья не выплатили причитающегося, но и без нехитрого барахлишка, потом и кровью собранного за недолгую лакейскую карьеру, оставили: украл, мол, подлец, ты все у барина. Иди добром, пока в полицию не сдали. Горячился поначалу парень, хотел управу искать на супостатов, да хорошо добрые люди надоумили: никшни, мол, Лариошка, – тебе ли с немчурой тягаться? Враз без последних порток оставят, да голым в Африку пустят.
Ну и нет худа без добра: дружок покойника пожалел осиротевшего беднягу. Тоже не то граф, не то – аж князь. Бывший баронский собутыльник, должно быть. Вот уж точно – мир не без добрых людей: фон Зейдлиц ему многие тыщи должен остался, а все равно тот не держал зла на приятеля. Порекомендовал нынешнему барину – генералу Бежецкому. Стало быть, повышение Лариошке вышло: был поручиковым лакеем, а стал генеральским дворецким. Без всякого профсоюза, на халяву. Во!
Эх, кабы этот должок да с покойника взыскать… Вот барин говорил, да и по ящику показывали, в газетах писали, что открылся, мол, другой мир недалече. Все там, как здесь, только чуть-чуть отличается. Той заварушки, в которой поручика укокошили, вовсе не было. Может, жив он там? Вот бы явиться пред баронские очи да заявить: плати, мол, должок за покойного сродственничка! Интересно, можно так или нет?..
В самый разгар коробейниковских мечтаний гость вдруг особенно громко всхрапнул, неловко перевернулся и чуть было не сверзился на пол. Да и сверзился бы, коли не подскочил бы к нему вышколенный слуга, не подхватил под бочок, не выправил, как положено. От толчка Бежецкий-второй дернулся, зевнул с подвыванием и открыл мутные со сна глаза, с трудом сконцентрировав их на Ларионе.
– Ларион, ты?.. Где это я?..
Поддерживаемый дворецким (не ровен час голова закружится – сблюет ведь!), гость сел на диване и недоуменно осмотрелся вокруг:
– А где Александр?..
Глаза его уставились на окно, за которым неторопливо катился к финалу пасмурный петербургский день.
– Который час?!
– Три сорок две, – с достоинством ответил слуга, взглянув на циферблат высоких старинных часов, мерно тикавших в углу. – Пополудни.
– Что-о-о?!!
Бежецкий подскочил на диване, сбросил руки Лариона, метнулся к окну, к двери, потом остановился и махнул рукой:
– Эх, близнец! Эх, шельмец! Поздно… Обскакал ведь меня…
– Не пора ли вам, барин, домой, – почтительно, но непреклонно напомнил о себе Коробейников.
– Домой? А я где, по-твоему? – выставился на него ничего не понимающий Бежецкий. – Дома и есть.
– Осмелюсь возразить, сударь. Вы дома у его превосходительства генерал-майора Бежецкого, Александра Павловича. Вчера вы…
– Разуй глаза, Ларион! Это я и есть – генерал-майор Бежецкий, Александр Павлович. Не узнал меня что ли?
Только тут слуга с замиранием сердца разглядел, что на «госте» – хорошо знакомые ему брюки от шерстяного домашнего костюма, которые много раз гладил после чистки, боясь прожечь ненароком. А вот куртки от того же костюма на нем не было – только батистовая рубашка, опять же, хозяйская. А куртка та, помнится, была на хозяине… или кто там был: он, Ларион ее подобрал в кресле после его ухода и повесил в шкаф.
«Мамочки! Неужто тот был вовсе не хозяин? – заметался слуга глазами по комнате. – А если спер чего-нибудь?! Надо в полицию звонить!!!»
– Остынь, Ларион! Не будет он воровать, – улыбнулся «неизвестно кто», знакомым хозяйским жестом потирая лицо, и дворецкий понял, что последние слова он произнес вслух. – Он такой же генерал, как и я, такой же князь. А имущества у него поболее моего будет.
– Что же делать?
– А ничего. Я в кабинет пойду… Пару звонков нужно сделать… А ты мне туда позавтракать… или лучше обедать сооруди. Ну и, сам понимаешь…
– Аспиринчику? Или пивка-с?
– Нет, Ларион. Лучше уж коньячка. Клин клином, как говорится.
Слуга возблагодарил Бога, что тот послал ему такого отходчивого господина – у прежнего-то он бы расквашенным носом не отделался, не то что так легко, – и пулей унесся выполнять распоряжение. А хозяин, осторожно неся раскалывающуюся голову, будто хрупкий сосуд с драгоценным содержимым, направился в кабинет.
