Я должна что-то сделать, говорит себе Ксения, надо бороться, надо что-то делать. Думай про снайпера, женщину и журналистку, говорит она себе. Женщина – жертва, она идет по улице, она ни о чем не знает, у нее нет выбора. Снайпер сидит в укрытии, у него есть винтовка, он может убить. Журналистка сидит с ним, они разговаривают. Почему снайпер решает выстрелить? Со скуки? Нет, ему не скучно. Он сидит в укрытии и разговаривает с журналисткой. Он разговаривает с ней, а потом – потом он говорит: «Я выстрелю». Он стреляет для нее, он пишет ей письмо.
Ксении кажется, что решение где-то рядом. Она перестает замечать тени по углам, не слышит шуршания, шума крови в ушах. Круг за кругом она ходит по комнате, все быстрее и быстрее, словно подгоняя себя. Думай, Ксения, думай!
Он пишет письмо. У письма есть адресат. Снайпер убивает, потому что есть наблюдатель. Журналистка не может убить снайпера, но может перестать наблюдать. Если бы она встала и ушла за минуту до появления женщины – ничего бы не произошло.
Все правильно, думает Ксения, это то, что я пыталась сделать. Я встала и ушла. И тогда он убил Олю.
Значит, она не может уйти. Она – наблюдатель, он – убийца, он будет разговаривать с ней и убивать снова и снова. Что она может сделать?
Ничего?
Круг за кругом Ксения ходит по комнате. Думай, повторяет она себе, думай. Как перестать быть наблюдателем, если не можешь уйти? Если не можешь убить? Что ты можешь сделать? Еще раз: наблюдатель, убийца, жертва. Наблюдатель и убийца уникальны. Жертвой может оказаться любой. Всякий, кто пройдет по улице. Убийца будет стрелять, наблюдатель – смотреть. Жертва – точка, где встречаются пуля и взгляд. Что может сделать наблюдатель?
Ей кажется: решение где-то рядом. На краешке сознания, в слепом пятне, в углах комнаты. Круг за кругом, что ты можешь сделать?
Еще раз: наблюдатель, убийца, жертва. Наблюдатель и убийца уникальны. Жертвой может оказаться любой. Всякий, кто пройдет по улице. Всякий, кто выйдет на улицу. Любой.
Стоп.
Ксения останавливается. Волосы прилипли ко лбу, руки дрожат, глубоко запавшие глаза сверкают.
Наблюдатель не может уйти. Наблюдатель не может убить.
Наблюдатель может только стать жертвой.
Ксения улыбается. Вот и решение. Вот и ответ. Теперь спроси еще раз: что ты можешь сделать?
Ты можешь умереть.
Вот и хорошо, повторяет Ксения, вот и хорошо. Некому будет писать, Маринка будет цела, все будет хорошо.
– Ты хотел, чтобы я ответила на твое письмо? – вслух говорит Ксения, – Хорошо, я отвечу. Ты хотел, чтобы я добровольно пришла к тебе? Хорошо, я приду. Ты обещал не убивать меня? Ну что же, а я постараюсь умереть. На этот раз будет по-моему. Ты все-таки убьешь меня. И все прекратится, все будет хорошо.
Ты говорил ответственность? Да, хорошо, пусть будет ответственность. Ты убиваешь, я умираю. Каждому – свое. Я же не могу убить тебя, даже ради Марины – не могу. Но я могу умереть ради нее. Мужчина может убить, женщина может умереть.
Ксения улыбается. Больше не надо сдерживаться, не надо держаться. Она знает, что делать.
Значит, завтра мы увидимся, бормочет она. Когда-то я мечтала о встрече, помнишь? Сейчас не хочу вспоминать, не хочу о пытках. Я их сама придумала, вот дура. Честно говоря, я немного боюсь. Хотя чего мне бояться? Я делала себе больно, чтобы кончить. Делала больно, чтобы забыться хотя бы чуть-чуть. Завтра ты сделаешь мне больно, чтобы я умерла. Чтобы забылась навсегда. Чтобы Маринка была жива. Чтобы все это прекратилось. Я выдержу, правда? Это же будет не очень долго? Я постараюсь умереть быстро. Да и Маринка говорила – мучительная смерть хороша для кармы. Вот и узна ю.
Ксения улыбается. Садится за стол, по памяти набирает адрес, пишет: Дорогой брат, мне очень жаль, что я раньше не поняла, как нам надо увидеться. К сожалению, я не знаю, где мне тебя найти, так что, пожалуйста, сам найди меня и забери. Если мы действительно аверс и реверс одной монеты, мы должны попробовать. Уж не знаю, получится ли у нас быть счастливыми, как Ганнибал и Кларисса, но если приглашение в твой персональный ад все еще в силе, я жду тебя. Твоя сестра Ксения.
Перечитывает, да, все хорошо. Как бы он ни был умен, он не догадается, она обманет его, обманет всех, сделает по-своему. Она нажимает на Send, письмо превращается в нули и единицы, улетает по хитросплетению медных проводов и оптоволокна, через несколько секунд достигает адресата. Вот и все.
Что ты можешь сделать теперь? спрашивает себя Ксения. Ничего. Только ждать.
И на этот раз «ничего» звучит уже не так страшно.
Может, думает Ксения, написать прощальное письмо? Разбудить маму, попрощаться? Бедная мама. Нет, не хочу, пусть думает, что это был несчастный случай, злая судьба. Злая судьба? Как бы не так. Ксения улыбается.
Может, написать Леве в Нью-Йорк? Дорогой брат, мне очень жаль, что я раньше не поняла, как сильно мне тебя не хватает. Дорогой брат, мне очень жаль, что нам больше никогда не увидеться. Прекрасное письмо. Нет уж, пусть Лева считает, что его сестренка погибла нелепо в далекой северной стране, где местная полиция не может даже защитить своих граждан.
Если бы Лева был здесь, думает Ксения, все было бы иначе. Он обещал вернуться, но задержался. За Сарой Коннор скоро придут. Надо надеяться – очень скоро. А то, не дай бог, милиция поймет, в чем дело, приставит охрану, обречет на вечную роль наблюдателя, не даст умереть, не даст победить.
– Надо надеяться, ты поторопишься, – говорит Ксения светлеющему окну. Потом идет на кухню, ставит чайник. Глупо спать в последнюю ночь. Не думай о смерти, говорит она себе, думай просто: я сделала, что должна.
53
Ксения, Ксения, Ксения.
Я получил твое письмо. Я жду тебя, жду так сильно, что все позабытые страхи возвращаются ко мне.
Я никогда не видел твоего лица, в сети я нашел только фотографию пятилетней давности, молоденькая девочка, почти подросток, распущенные черные волосы до плеч, мальчишечья фигурка. Я не могу совместить эту фотографию с женщиной, которая отвечала мне по ICQ.
Почему-то, когда я думаю о тебе, я вспоминаю Карину, первую любовницу, которая была у меня после развода. Я был верным мужем – и потому Карина оказалась моей второй женщиной. Я помню, мы пришли ко мне, и я отошел к бару налить вина, а она сразу начала раздеваться, и когда я обернулся, я увидел, как она сбрасывает с плеч расстегнутое платье. Кожа ее показалась мне сияюще-белой, а сама Карина – Снежной Королевой, пришедшей за Каем. Это было так прекрасно и так страшно, что я зажмурился и до боли впился ногтями в собственные ладони.
Ксения, Ксения, Ксения. Когда я думаю о тебе, этот страх снова ко мне возвращается. Мне кажется: ты столь прекрасна, что я не выдержу. Ты сидела со мной, когда я болел, ты резала свою кожу, когда я плакал от боли – и я бы хотел отплатить тебе. Когда ты придешь, я срежу кожу со своих рук, вырежу свои глаза, лоскутами сдеру свою плоть, выпотрошу свой живот, взломаю грудную клетку. Я умею это делать, милая Ксения, поверь мне. Я бы сложил к твоим ногам кучку ногтей, сорванных с пальцев, отрезанные соски, губы, вывернутые наизнанку, и увенчал бы эту пирамиду скользкими глазными шарами, вынутыми из моих глазниц. Вот он я, милая Ксения, вот он я, распахнутый до самых глубин, единственный дар, который могу тебе принести. Скажи, что ты не откажешься от моего подарка.
