Далее швейцарец пояснял, что все три типа партнера на трех этапах жизни — предполагают разные и по сути несовместимые виды личности, и что люди, находящиеся на каждом из трех этапов. имеют потому совершенно разные интересы и ценности.
— Очень велика вероятность того, — говорил лектор, — что тот, кто подходил вам идеально для познания мира, вовсе не пригодится для создания семьи, а тот, с кем вы вывели потомство, не сможет вас понять, когда вы захотите вдруг в сорок пять лет проехать на мотоцикле от Восточного до Западного побережья Америки.
Евгения вздохнула.
Все он говорил правильно, этот лектор. Анализ показывал, что ее, Евгении, «приключенческий» период затянулся: сейчас она крутится в среде тех, кто еще пребывает в активной «приключенческой» фазе, а сама она при этом ищет того, с кем свить гнездо. Получается явный диссонанс — оттого красавцы в школе и смотрят на нее, как на статистическую ошибку…
Она застегнула лифчик под грудью, затем перевернула его чашками вперед, подтянула вверх, поправила, обхватив грудь руками.
По поводу «правильного» партнера все-таки с лектором можно было поспорить: неясно, например, откуда берутся три разных типа людей — они что, сидят каждый в одном из трех ящиков, откуда некий среднестатистический человек в течение жизни их вытягивает, словно фокусник кроликов? А как только У этого среднестатистического человека закончится очередной Цикл, он скидывает кролика обратно в ящик. А как иначе они Расстаются? Просыпаются в одно прекрасное утро и говорят хором, повернувшись друг к другу на подушке: «Ну все, дети выросли и уехали. Разбегаемся?» А если нет, то значит один другого бросает, а если так, то оно и всегда так было.
Евгения застегнула молнию на джинсах и остановилась в раздумье перед шкафом: синий свитер или черную водолазку?
Получается, продолжала она рассуждать смутно сама с собой, что либо одни люди выше и имеют право обращаться с другими как с куклами, либо, что есть те люди, которые не умеют переходить из одного этапа жизни в другой, а, действительно, предназначены и нужны другим только для какой-то одной фазы жизни, — например, для «приключений», а для других фаз — никому не нужны.
Черную водолазку. Она достала из комода коробку с украшениями и запустила в нее пальцы.
Так кто же она — кукла или живой человек? И как ей теперь когда она поняла, что угодила не в свой пруд, действовать, чтобы достичь цели?
Она надела серьги с тремя рядами стальных бляшек, и стала задумчиво перебирать кулоны.
— Ну где же он, мой мужчина? — вдруг само собой вырвалось у нее. — Почему он никак не появится?
Неожиданно, откуда-то совсем извне — не из ее головы, потому что там такое не могло родиться, — прошелестело: «Тебе бы надо талисман, приворотное зелье…»
Она застыла перед зеркалом, полунагнувшись к комоду.
— Что? Приворотное зелье?
Она посмотрела по сторонам. В комнате никого не было.
Приехали. Биологические часы с кукушкой. Неужели она потихоньку превращается в истеричную бездетную женщину?
Собраться! Не расслабляться! Велотренажер вылечит мозги.
Схватив с кресла сумку с полотенцем и спортивной одеждой, она запихала в нее маленький синий блокнот (по оставшейся у нее привычке ученого она всегда была готова записать неожиданно пришедшую в голову интересную мысль), затем, недовольно качая головой, быстрым шагом прошла по коридору к входной двери.
Через секунду она вышла на мокрое от сырости крыльцо и тут же ощутила в волосах холодный лондонский ветер. В досаде Геня топнула ногой — от всех этих мыслей она совсем забыла про фен. Развернувшись, она вошла обратно в дом.
Глава IV
Несвятая Катарина
Сначала Катарину долго насиловал маркиз Де Бонсанг. Когда н, тяжело дыша, поднялся с нее, в комнату вошли еще трое Увидев их, маркиз расхохотался:
— А господа, вы тоже решили поучаствовать в мессе? Будьте моими гостями!
Бросив на стол шляпы с перьями, трое молча, не отводя глаз привязанной к кровати девушки, принялись раздеваться.
«Ты будешь долго вспоминать, как хотела обмануть Его Преосвященство, Жанис! — Де Бонсанг сел за стол и откупорил бутылку вина. — За исправление твоей заблудшей души!»
Катарина застонала.
«Кричи громче! — расхохотался Де Бонсанг. — Может быть, услышит возница за окном. А кстати, не позвать ли нам и его?»
В дверь постучали.
— Катарина! Ты спишь?
Катарина вздрогнула, как от удара током; выдернула руку из-под одеяла, быстро вытерла о простыню длинные тонкие пальцы и рывком всунула комикс, который читала, под одеяло, в темноту.
Сонным голосом — проклятая дрожь! — протянула:
— Да-а…
— Я зайду, возьму фен?
— Угу…
Дверь открылась; сквозь прищуренные веки, изо всей силы сдерживая под одеялом возбужденное дыхание, Катарина смотрела, как соседка рыщет по заваленному вещами столу.
— Блин, духота у тебя! Окно бы открыла…
Бешеный стук сердца. Геня не может не слышать этот ужасный, громкий звук.
Евгения наконец нашла фен, и, подойдя к двери, посмотрела на бесформенный ком под одеялом. На миг ей вдруг почудилось в полумраке, что над одеялом плавает красно-бурое пятно, и что это пятно словно не дает тому, кто был под ним, выбраться наружу.
— Катарина, ты в порядке?
— Я?..
Это «Я» вышло у Катарины хрипло. Она откашлялась и выгнула наружу кончик носа. Больным голосом спросила:
— А… ты почему спрашиваешь?
— Не знаю, — Геня пожала плечами, — показалось. У тебя нет температуры? Жара?
— Немного знобит, — жалобно выговорила Катарина, — на верное, простыла. А сегодня дежурить…
— Отмени! Хочешь я позвоню в школу?
— Нет, нет! На дежурство все равно придется идти — больше некому, все разъехались. А американцы, как назло, еще не всем приглашения прислали.
Евгения с сомнением покачала головой:
— Ты все-таки подумай.
Катарина не ответила. Движение под одеялом было такое, словно зверь заворочался в норе.
Когда дверь закрылась, Катарина выдохнула, откинула одеяло и рывком села на кровати. Грудь поднималась и опускалась, от долго сдерживаемого возбуждения тошнило.
Соседка видела комикс? Поняла?! Какая же она дура, что забыла запереть дверь!
Да нет же, журнала с картинками Геня видеть не могла — вот он, весь смятый у нее под вспотевшим боком.
Настроение тем не менее испортилось. Катарина откинулась на подушки и принялась думать. «Думать» для Катарины означало вспоминать те ощущения, которые она испытала в прошлом. Собственно мысли Катарина не любила и боялась их; с чувствами же ей было легко и комфортно — она плавала среди них, как рыба в воде среди водорослей, отщипывая от каждого ровно столько, сколько было надо для собственного душевного здоровья.
