В первые несколько лет большое число монахов Ват-Утона про себя соглашались, что встреча Ли-Ваня с Анастасом — так звали длинноносого монаха, забравшего его с рынка и прочитавшего ему первую проповедь, — произошла не случайно, и что, возможно, с небес спустился ботхисатва, который вот-вот вспомнит свои прошлые инкарнации и прольет на людей серебряный ручей новой мудрости. И все ожидали, что скоро случатся в монастыре Ват-Утон чудеса.
Действительно, в первые годы обучения в монастыре Ли-Вань, относительно легко сумел вытеснить из памяти страшные воспоминания своего десятого дня рождения. Представив, что эти воспоминания и есть те черные стрелы ненависти, которые посылают в него демоны, он решил во что бы то ни стало превратить эти стрелы в цветы. Он чувствовал даже одно время, что в процессе духовных упражнений полностью освобождается от всякой ненависти к англичанам (как совокупно называл он всех западных людей); он видел — и с каждым днем все более ясно — как хрупок земной мир их нелепых страстей. В каждой медитации с восторженным чувством внутренней победы он осознавал, насколько благороднее существование выше этого мира, насколько он, маленький в прошлом Ли-Вань, делается таким большим, что с абсолютным спокойствием, как на что-то совсем незначительное, смотрит на тот мир, где люди, отдаваясь страстям, делают друг другу больно.
Но лишь только он возвысился до того уровня Знания, с которого мягкий и радостный свет божественной долины нирвана стал открываться ему (к тому времени Ли-Ваню исполнилось четырнадцать лет), просветление его вдруг разом и больно ударилось о невидимый прозрачный потолок.
С приходом душных потных ночей, в которых стали являться ему белые гибкие тела с таинственными, непостижимыми, словно у листьев, трепещущих на ветру, изгибами, — горе, было уснувшее в нем, боль, которой он не слышал уже несколько лет и про которую уже почти забыл, вдруг повернулись где-то глубоко в его животе и медленно-тягуче всплыли, словно грязная нефть из проржавевшего танкера всплывает через много лет со дна моря на поверхность.
Подолгу стал задерживаться взгляд его раскосых глаз на молодых посетительницах, заходивших за благим советом в монастырь, или на встреченных на улицах города прихожанках… То с затаенным ужасом и отчаянием, то со странным злым без различием сам себя слушал он, стараясь понять: почему желание пришло к нему так странно?
Нет, к четырнадцати годам Ли-Вань, конечно, знал уже все об отношениях между мужчиной и женщиной, — в Ват-Утоне он учился с другими мальчиками, и эта тема неизбежно обсуждалась по ночам в общей спальне. Кроме того, в публичной школе, куда мальчики ходили днем, им тоже объясняли про секс; да и духовные воспитатели-наставники в монастыре не дремали, готовили маленьких завернутых в красные туники монахов к встрече с демоном плоти.
— В женском теле, — учил настоятель, — приходит к мужчине демон Мара; в мужском теле демон Мара является к женщине. Любите же людей, но гоните прочь демона.
Странность была, однако, в том, что Ли-Вань, прислушиваясь к влечениям своего тела и сравнивая его с теми желаниями, которыми делились друг с другом по ночам товарищи, убеждался, что из всех воспитанников Ват-Утона демону Мара не удалось одурачить только его.
Ли-Вань недоумевал, — разве товарищи не видят в женщинах, желающих плотской любви, демона? Разве не испытывают они того же, что и он, мучительно-сладкого желания наказать зашедшего в людей врага?
Поначалу Ли-Вань успокаивал себя: наваждение, пришедшее к нему, было просто желанием искоренить зло в людях, оно не было направлено против самих людей. Но сны его становились по мере взросления все страшнее. Вскоре он с ужасом признался себе — хоть и не мог понять, как такое было возможно, — он находил сладким и желанным… убивать.
Снова и снова пытался он успокоить себя: он просто слишком хорошо чувствует зло, содержащееся в плотском желании; он просто лучше других видит в людях, желающих плотской связи, спрятавшегося демона. Но прошло еще немного времени, и он был вынужден сделать себе новое признание: в самих муках и смертных страданиях людей таилось для него необъяснимое, жгучее наслаждение.
Ли-Вань вырос, превратился из круглолицего малыша в щуплого юношу с раскосыми, девичьими глазами, с плотно, до складок вокруг губ, сжатым ртом, замкнутого, робкого, с трудом находящего слова для общения с окружающими. Недостаток общения он компенсировал медитацией, молитвой, чтением, — выучив в школе английский язык, читал много не только буддийских, но и западных книг. Когда же настоятель или братия принуждали его к беседе на духовные темы, он отвечал складно, правильно, даже часто излагал свои мысли настолько ясно и глубоко, что слушающие поражались тонкости его понимания, просили не останавливаться, продолжать, объяснить им еще то-то и то-то… — но тут он обычно умолкал, словно развитие темы его не интересовало, словно до скуки легко давалось ему это скольжение по телу Учения. И разочарованно смотрели на него братья, ощущая, что самому говорящему чистота и ясность его понимания не приносит покоя, и качая головами, расходились.
И понемногу все пришли к выводу, что Ли-Вань способный монах, но душа его в момент взросления оказалась в смятении, и то, что открывалось его уму, не питало его душу. В конце концов его на том оставили — время пройдет, и само разрешит проблему. У каждого свой путь.
Глава IV
Мы убиваем, нас убивают. Как это часто…
Как-то раз в монастырь Ват-Утон по пути из Лаоса в Бангкок заехали на автобусе туристы из Америки. Они хотели посмотреть храм, и настоятель разрешил им.
Туристы ходили по монастырю — высокие, белые, в соломенных шляпах и пестрых рубахах. Они щелкали фотоаппаратами и перекликались друг с другом гортанными голосами, — словно чайки над морем.
Одну девушку монахи в монастырь не пустили — демон Мара слишком явно показывал мужчинам из-под короткой юбки свои стройные голые ноги. Девушке пришлось дожидаться группу у ворот.
Поначалу Ли-Вань, дежуривший в тот день у шлагбаума, не обращал на демона никакого внимания. Он ухаживал за маленьким рыжим песиком с тонкими лапами, которого за две недели до этого подобрал в городе. У песика одна лапа была ушиблена, и Ли-Вань обертывал ее бинтом, положив под бинт на рану разрезанный надвое лист алоэ.
Девушка прогуливалась у ворот. У нее были прямые белые волосы, высокие скулы, красные от солнца щеки и шелушащийся с горбинкой нос. На худые плечи ее была натянута порванная белая майка; загорелые ноги в босоножках легко ступали по камешкам…
Девушка улыбнулась монаху. Симпатичный мальчик у шлагбаума так трогательно прижимал к груди щенка.
Через минуту к девушке из монастыря вышел парень, — высокий, с небритой челюстью и влажными, сочащимися здоровьем глазами. Это был ее парень, из чувства солидарности со своей девушкой он решил вернуться. Вдвоем они стали о чем-то болтать, стоя в пыли у автобуса; потом затеяли игру — принялись в шутку толкать и шлепать друг друга ладонями по телу.
Словно в замедленной съемке поднявший на них глаза Ли-Вань увидел, как уворачивается от ударов девушка, как поднимается и опускается под майкой ее грудь, как складывается кожа на ее ноге, когда она, визжа, поднимает ее, убирая коленом внутрь; как приоткрывается ее рот…
