Я оставляю в покое застывшего паука и уже смелее продвигаюсь вперед. Втискиваюсь в щель между стеной и обернутой паклей канализационной трубой. Вдруг вдалеке возникает постепенно нарастающий шум, как будто что-то движется в моем направлении. В трубе раздаются резкие, неожиданные звуки, и над моей головой проносится бурный шипящий и булькающий поток.
От неожиданности я резко вжимаюсь в стену, как будто мне грозит настоящая опасность. Звуки пронзают меня насквозь и удаляются, постепенно затихая. Единственное, чего мне поначалу хочется, – в панике пуститься в бегство.
Чувство страха проходит. Я иду дальше. Теперь я значительно острее ощущаю холодные дуновения ветра – оттуда, из рисующегося на горизонте очерченного светлой полоской прохода. Я то и дело останавливаюсь, осматриваюсь по сторонам и иду дальше. В ноздри попадает волна более холодного воздуха, насыщенного новыми, чарующими, вкусными запахами. И вдруг я чувствую, как в мой загривок впиваются острые зубы. Мать хватает меня за шкуру, поднимает и переворачивает на спину. Я пищу от злости. Она решила, что мне еще рано выходить самостоятельно.
Я поворачиваю голову и пытаюсь кончиками зубов поймать ее за ухо.
Мы возвращаемся в нору. Мать останавливается, как будто чувствует опасность, исходящую от доносящихся сверху ударов, шумов и отзвуков.
Далекие ритмичные звуки. Они усиливаются и приближаются. Мать отступает в углубление между стеной и связкой тонких труб.
Скрипит открывающаяся дверь, слепящий свет заливает все помещение до затянутого паутиной, закопченного потолка.
Резкое дуновение теплого воздуха пугает мать, и она почти распластывается по стене. Она ставит меня на бетонный пол перед собой, продолжая все так же сильно сжимать зубами шкуру.
Люди вносят большой деревянный ящик. Их сопение и булькающие звуки пугают меня. Я пищу от страха. Мать разжимает зубы и наползает на меня всем телом. Она прикрывает меня, заглушая все звуки. Она потеет, и ее запах становится иным, он вызывает чувство тревоги. По-другому шумит и кровь в жилах – быстрее, нервно, толчками.
Видимо, нам угрожает серьезная опасность со стороны этих булькающих и сопящих гор мяса.
Люди ставят ящики перед дверью в подвал, в котором находится наша нора. Потом широко открывают дверь и подсовывают под нее что-то тяжелое, чтобы не закрывалась. Я высовываю голову из-под материнского брюха. Я хочу видеть. Она в нетерпении запихивает мою голову обратно. Путь в нору для нас закрыт.
В этот момент на лестнице раздается новый грохот. Это другие люди тащат еще один ящик. С криками, сопением, топотом.
Это люди. Это они – наши самые страшные враги. Они ставят ящик прямо рядом с нами.
Я впервые вижу людей, впервые чувствую их запах, впервые они так близко от меня. Я слышу тяжелое биение людских сердец. Подвал наполняется кислыми испарениями пота.
Шумные, бесформенные, на гнущихся конечностях, с вертикально поднятыми шарообразными головами, они издают булькающие, свистящие звуки. Встревоженная мать снова хватает меня зубами за шиворот, поворачивается и бежит к канализационным трубам.
Удалось. Втиснувшись между обмотанными паклей и покрытыми гипсом канализационными трубами, мы чувствуем себя в большей безопасности. Кровь матери начинает течь спокойнее, сердце почти возвращается к своему нормальному ритму. И все же мы пока еще в опасности, нас раздражает присутствие людей, их запах и свет, которые они принесли с собой. Мы окружены. Открытое сверху пространство между стеной и трубами – не слишком надежное укрытие.
Ноздри матери нервно дергаются. Каждый из людей пахнет по-своему, не так, как другие. Я это чувствую, когда они проходят рядом.
По этому запаху мать могла многое определить, но я тогда еще ничего об этом не знал.
Мы все еще сидим, не шевелясь, втиснутые в углубление между булькающими трубами и стеной, которая в этом месте лишена каких-либо отверстий. Мы ждем, когда люди покинут подвал, закроют дверь, погасят свет и удалятся.
Мать снова наползает на меня всем телом, как будто опасаясь, что я начну пищать или из любопытства высунусь вперед.
Люди выходят, захлопывают дверь, поворачивают ключ в скрипящем замке. Последний из уходящих издает звуки, складывающиеся в ритмический ряд тонов.
Свет гаснет. Тяжелые шаги на лестнице удаляются. Опасность миновала. Мать успокаивается. Она хватает меня зубами за шкуру, тащит прямо в нору и разжимает зубы только в гнезде, где перепуганные братья и сестры обнюхивают меня с огромным любопытством.
Опасность обострила у меня чувство голода, и я жадно кидаюсь на остатки принесенной матерью рыбы.
В гнезде безопасно, спокойно, тихо, тепло – как во всех гнездах, которые тебе суждено заложить в будущем.
Первое столкновение с людьми обеспокоило, напугало, вызвало раздражение. Стало понятно: крысиные судьбы связаны с людскими – тесно, неразрывно, навсегда, и контактов с людьми избежать не удастся.
Сипящие, булькающие, свистящие горы мяса, раскачивающиеся на нетвердо стоящих конечностях, вызывают панический страх. Этот страх необходим – он будет охранять и спасать тебя. Учись бояться. Учись спасаться бегством, а ужас придаст тебе новых сил. Потом научишься ненавидеть и убивать.
С этого случая мать постоянно следит за нами. Засыпая, она ложится поперек входа, загораживая собой отверстие, а когда кому-то из нас, несмотря на это, удается выбраться, хватает нарушителя за хвост и тащит обратно в нору.
Отец приносит рыбьи головы с выпученными глазами, куриные потроха, недоеденные корки хлеба, обрезки мяса.
Но еды не хватает. Мы растем, и нам нужно ее все больше, и хотя все, что приносит отец, до последней крошки перемалывается нашими резцами, мы начинаем узнавать, что такое голод. В то же время и мать начинает относиться к нам по-другому – не позволяет сосать, и каждая попытка приблизиться к ее переполненным молоком соскам заканчивается болезненным укусом в нос, ухо или хвост.
Отец приносит в гнездо живую мышь. Я помню ее писк – значительно слабее крысиного. Отец, видимо, старался донести ее до гнезда живой, потому что держал в зубах очень осторожно, как будто она была его собственным ребенком. Помятая и перепуганная, мышь пыталась вырваться, убежать, скрыться в недоступном месте. Она бегала, подпрыгивала, карабкалась на стены, а в конце концов, поняв, что единственный выход закрыла своим телом наша мать, попыталась форсировать преграду. Она отскочила от противоположной стены и прыгнула матери на спину, а та молниеносным движением перегрызла ей горло.
И вот мать пьет кровь умирающей мыши, а мы втягиваем в ноздри неизвестный ранее запах. Бросаемся вперед, отталкиваем мать и пожираем все, что осталось.
Я прекрасно помню тот первый вкус всего минуту назад живого тела, помню тепло и вкус не свернувшейся еще крови.
Отец приносит еще одно живое существо – птицу со сломанным крылом – и осторожно кладет его на пол.
