Теперь ему все стало ясно.
Эта радость длилась секунды, но он знал, что больше никогда не будет прежним. Когда это прошло, Супаари с трудом поднялся на ноги, не сознавая, что у него кружится голова. Его внимание привлек сильный запах; в подлеске недавно кто-то умер. Не думая, он припал к земле и стал медленно разворачиваться, мотая хвостом над самой травой, разбросав для баланса руки, втягивая ноздрями воздух — пока не обнаружил источник запаха: крупный кустарниковый уа'иле, исхудавший в старости. Супаари ел зверя сырым, разрывая ему живот свои ми зубами и когтями. «Лучше быть падальщиком, — думал он, — нежели паразитом».
Даже тогда он знал, что снова будет есть руна. Отличие было в том, что теперь Супаари намеревался трансформировать их жертву. Он вернет ее им: жизнь за жизнь.
— Сипадж, Супаари! — закричали руна, увидев, что он стоит на краю поселка. — Мы думали, ты ушел.
— Сохраняйте дистанцию… кое-кто должен держаться в стороне, — объявил он и развел руки, показывая ранки в своих подмышках и красные пятна, замаравшие его мех.
Несмотря на его предостережение, София направилась к нему со словами:
— Кое-кто тебя вычистит. Кое-кто так…
— Не подходи, — остановил он ее.
Ее предложение тронуло Супаари до глубины души, но он не мог этого позволить — пока еще нет. Глядя мимо Софии, он всмотрелся в деревню, чистую и ухоженную; вгляделся в самих руна, которые годами жили в Труча Саи без джана'атского вмешательства и эксплуатации.
— Что вызвало эти болячки? — громко спросил он у них.
В ответ раздалось бормотание, и Супаари ощутил обеспокоенность руна. Он тревожил их и сожалел об этом. Но это было необходимо: такое вот замешательство перед ясностью.
— Что вызвало их? — снова спросил Супаари.
— Кхимали, — коротко сказала Джалао, выйдя вперед и встав рядом с Софией.
Он понимал, что Джалао хочет остановить его. Хочет увести Супаари туда, где она сможет перебрать его шерсть, хочет раздавить пальцами этих омерзительных маленьких тварей и покончить с этим.
— Они опасны, — отрывисто произнесла Джалао. — Они делают тебя больным. Пожалуйста, позволь…
Но Супаари выкрикнул:
— А кто такие кхимали?
— Паразиты! — раздраженно ответила Джалао, уставясь на него. — Сипадж, Супаари…
— А кто такие паразиты, — спросил он, все еще глядя мимо нее на остальных, — если не те, кто берет себе пищу, не принося пользы хозяину? Кто живет за счет других и ничего не дает взамен?
Большинство руна неуверенно озирались, переступая с ноги на ногу. Но Джалао распрямилась и посмотрела ему в глаза. «Она знает, — подумал Супаари. — Она понимает».
— А что, — спросил он у нее тихо, — мы должны делать, чтобы избавиться от паразитов?
— Убивать их, — сказала она столь же тихо и столь же определенно. — Убивать их, одного за другим, пока не перестанут нам докучать.
23
«Джордано Бруно»
2064, земное время
— Джон, извини, но я не вижу смысла, — мягко заметил Эмилио Сандос. — Что ты предлагаешь? Мятеж на «Бруно»?
— Не говори со мной, как с ребенком, Эмилио! Я серьезно…
— Не думаю, что серьезно, — сказал Сандос, выливая взбитые яйца на сковородку.
Квелл, похоже, улучшил его аппетит, и он проснулся в пять утра корабельного времени, испытывая жуткий голод. А когда пришел на камбуз, чтобы приготовить себе поесть, его поджидал Джон Кандотти, обуреваемый планами захватить корабль и повернуть к Земле.
— Не хочешь закусить? Могу сделать на двоих.
— Нет! Послушай! Чем дольше мы ждем, тем больше удаляемся от Земли…
— И что ты предлагаешь? Перерезать Карло горло во сне?
— Нет! — напористо зашептал Джон. — Мы запрем его в каюте…
— О, ради бога! — закатив глаза, Эмилио вздохнул. — Подай мне сок, пожалуйста.
— Эмилио, он один! А нас — семеро…
— Ты говорил об этом с кем-то, Мистах Христианин? — интересовался Сандос голосом Чарлза Лафтона, чтобы сделать свою позицию понятней.
От этой насмешки Джон покраснел. Открыв шкафчик, он достал кружку для сока, но продолжил решительно:
— Я обратился сперва к тебе, но уверен, что…
— И напрасно, — решительно возразил Эмилио.
Усмирение эмоции сделало политические реалии очевидными, и он понимал, почему восставшие заключенные отказывались от заведомо проигрышного сражения, когда взамен слезоточивого газа их тюрьму забрасывали гранатами с квеллом.
— Счет тут семь к одному, но один — это ты, Джон.
Вывалив яйца на тарелку, Сандос отнес ее к столу и сел спиной к камбузу. Сжав губы, Джон последовал за ним и уселся напротив Эмилио, воинственно бухнув на стол кружку с апельсиновым соком. Какое-то время тот ел под испепеляющим взглядом своего друга, затем отпихнул тарелку в сторону.
— Джон, взгляни в лицо фактам, — посоветовал он. — Что бы ты ни думал о Дэнни Железном Коне, он в этой миссии уже поставил на кон свою душу, так?
Твердым взглядом он упирался в Джона, пока тот не кивнул с неохотой.
— У Джозебы свои причины, чтобы стремиться на Ракхат, а до остальных ему нет дела. Шон… Шона я не понимаю, но он, похоже, считает, что цинизм по отношению к природе человека — адекватная реакция на грех. Он не станет давать отпор.
Джон не опустил глаза, но до него начало доходить.
— Что касается Нико, — сказал Эмилио, — то не следует его недооценивать. Он не такой тупой, каким кажется, и понятие о верности своему патрону ему внушили накрепко. Нападешь на Карло, и тебе придется иметь дело с Нико, а я предупреждаю: он очень хорош в своем деле. — Эмилио пожал плечами. — Но, предположим, Шон от этого устранится, Дэнни и Джозебу ты сможешь убедить, и каким-то образом вы одолеете Карло и Нико. Чтобы направить корабль к Земле, тебе вдобавок понадобится Жирный Франц…
— Верно, а Франц — беззастенчивый наемник! Поэтому мы его перекупим. Тем более, что он считает Карло безумцем.
— У Франца изумительный дар к цветистым преувеличениям. — Эмилио наклонился вперед, положив руки на стол. — Карло — равнодушный, неразборчивый в средствах, абсолютно эгоистичный субъект, но, Джон, он очень далек от безумия. И даже будь он психом, я не стал бы рассчитывать, что Франц поддержит твой план — во всяком случае, такой.
Джон ощетинился, но Эмилио продолжал:
— У каморры длинные руки и долгая память. Франц не рискнет пойти против Карло…
— Превосходный анализ, Сандос! — воскликнул Карло, вступая в комнату. — Прямо-таки макиавеллевский… К слову сказать, Кандотти, — сухо произнес он, глядя на Джона, подпрыгнувшего при звуке его голоса, — секретность — первое правило конспирации. А общая комната едва ли подходящее место для заговора.
