Я спрыгнул с мемориала и пошел сквозь толпу, радуясь такому количеству веселых людей. На станции несколько конторских служащих вяло пытались уехать в Лондон. Мое появление окончательно отбило у них все мысли о работе. Расслабив галстуки, с пиджаками через плечо, они влились в праздничную толпу, выкинув из головы заседания комитетов и маркетинговые конференции.
В банке что-то происходило. Толпа чуть расступилась, внимательно наблюдая, как две пунцовые от смущения кассирши устанавливают перед входом большой складной стол. Младшая из них истерично передернула плечами, увидев управляющую, выходившую из банка с большим железным ящиком в руках. Стройная, подтянутая женщина с высоким лбом университетского профессора поставила ящик на стол, откинула крышку, и все увидели сотни пачек банкнот – франков и долларов, фунтов стерлингов, марок и лир. На глазах у своих служащих, столпившихся у входа и глядевших на нее с потрясенным неверием, она погрузила изящные руки в ящик и начала раскладывать пачки по столу.
Меня что-то толкнуло, мужское тело, такое же – если не считать купальных трусов – голое, как и мое. Старк, все с той же птицеловной сеткой в руке, отодвинул плечом стоявшего рядом со мной человека и занял его место. Он смотрел на банкноты, чуть покачиваясь, как загипнотизированный.
Не смея ни тронуть деньги, ни отвести от них глаза, он пробормотал:
– Блейк, дорогуша, да они же прямо с руки у вас едят.
Управляющая дружелюбно махнула свидетелям этой сцены, приглашая их не стесняться, брать лежащие на столе деньги, а затем вернулась в свой банк. Люди остолбенели, не в силах принять этот самый таинственный изо всех возможных даров. Старк шагнул вперед, размахивая сетью, как гладиатор на арене. Он бросил на меня дикий, заговорщицкий взгляд, считая, по всей видимости, что я подстроил все это посредством какого-то невиданного жульничества, а затем покидал в свою сеть с дюжину пачек, повернулся и стал как ни в чем не бывало проталкиваться через толпу.
Все еще в нерешительности, люди плотно обступили стол. Хозяин конторы по прокату телевизоров взял долларовую пачку и кинул ее молоденькой девушке, как конфету ребенку. Затем он роскошным жестом достал из кармана свой бумажник и высыпал все его содержимое на стол.
Со всех сторон люди начали отдавать друг другу деньги, кидать монеты и чековые книжки, кредитные карточки и лотерейные билеты на зеленое сукно – счастливые игроки, ставящие все, что у них есть, на верный шанс своей новой жизни. Молодая цыганка с чумазым младенцем на руках достала из сумочки свою единственную фунтовую купюру и робко вложила ее мне в ладонь, как тайную записку незнакомому возлюбленному. Очарованный этой девушкой и желая дать что-нибудь взамен, я потер купюру липкими от спермы пальцами, а за тем отдал младенцу. Тот деловито ее развернул, и тут же в дюйме от его носа двумя алыми комками огня заплясали вырвавшиеся на волю колибри.
– Блейк… тут миллион лир.
– Возьми все это, Блейк, здесь больше тысячи долларов. Хватит, чтобы начать твою летную школу.
Все совали мне деньги и кредитные карточки и восхищенно хлопали, когда я отдаривал их птицами и цветами, воробьями и малиновками, розами и жимолостью. Радуясь возможности их повеселить, я простер руки над столом, притрагиваясь к бумажникам и чековым книжкам, а затем театрально поклонился и отступил на шаг. Из мешанины монет и банкнот возник роскошный, с пышным хвостом, павлин.
В молле владельцы магазинов и продавцы сбивались с ног, таская на улицу и раздавая прохожим свои товары. Снова и снова я видел Старка, который с ликующим хохотом таскал тяжко нагруженную супермаркетовую тележку от одного магазина к другому. Крикнув на помощь детей, он затолкал в заднюю дверцу катафалка два телевизора и морозильник, разбрасывая попутно горсти банкнот из своей сетки.
Мне нравилось видеть его таким счастливым и удовлетворенным. Для полноты картины нужен был хотя бы один человек, искренне радующийся этим материальным объектам, усматривающий в них некую ценность. В полном согласии с этим моим мнением следовавшая за Старком толпа искренне радовалась, когда он загружал катафалк видеомагнитофонами и стереопроигрывателями. Чуть насмешливо, но дружелюбно люди отдавали ему свои деньги, какой-то мужчина снял с руки золотые часы и вложил их Старку в ладонь, женщина надела ему на шею свое жемчужное ожерелье.
Весь Шеппертон радостно обменивался дарами. Вдоль тихих когда-то улочек, превратившихся теперь в тропические джунгли, люди расставляли столы и табуретки, размещали на них посудомоечные машины и бутылки скотча, серебряные чайные приборы и кинокамеры, как на какой-то грандиозной благотворительной ярмарке. Некоторые семьи вытаскивали на улицу абсолютно весь свой домашний скарб. Они стояли среди спальных гарнитуров, кухонных принадлежностей и свернутых в рулоны ковров, как счастливые эмигранты, готовые покинуть этот крошечный городок и вернуться к простой, первобытной жизни в неудержимо надвигающихся джунглях. Хохочущие домашние хозяйки раздавали свои последние запасы пищи, совали в окна проезжающих машин и автобусов буханки хлеба и банки соуса, замороженные отбивные и свиные окорока.
Пораженные этой неслыханной щедростью последние гости Шеппертона удалялись через быстро сужавшиеся просветы в бамбуковых палисадах Уолтонского моста и ведущего к аэропорту шоссе. Нагруженные трофеями, они с удивлением оглядывались на Шеппертон – налетчики, покидающие город, сам себя разоривший. Даже невозмутимые водители двух полицейских машин, заехавшие случаем на главную улицу, не упустили возможности попользоваться дарами: задние сиденья их цветочными лепестками усеянных экипажей ломились от столового серебра, шкатулок с драгоценностями и кассовых ящиков с деньгами – явленная мечта любого квартирного взломщика, естественное завершение таинственного празднества дарения даров.
Гордый за этих людей, я знал, что хочу остаться с ними навсегда.
Глава 25
Подвенечное платье
Я был готов к новому полету.
Уже перевалило за полдень. Воздух был недвижен, однако куда бы я ни повернулся, мне в лицо дул ветер. Мою кожу овевал тайный воздух, каждая клетка моего тела словно стояла в нетерпении на старте взлетной полосы. Солнце укрылось за моим нагим телом, ослепленное тропической растительностью, вторгшейся в этот скромный пригород. Толпа понемногу успокаивалась. Матери с младенцами устраивались на вытащенных из магазинов телевизорах, дети расселись на ветках баньяна, пожилые пары отдыхали на задних сиденьях брошенных автомобилей. Антракт, так это ощущалось. Когда я, сопровождаемый группой детей, пересекал улицу, направляясь к многоэтажному гаражу, вокруг не было ни одного двигающегося взрослого.
И никто из них не сознавал, что я наг.
И все они, я это знал, ждали от меня новых, нежданных свершений. Пользуясь их выражением, они ждали, чтобы я снова «приснил» их. Я шел мимо расслабленно отдыхающих семей, которым до моего пришествия и в голову не могло прийти что-либо более экстравагантное, чем сниматься голышом на кинокамеру в уединении собственных садиков. Я был горд, что они готовы доверить мне все внезапно расцветшие возможности своих жизней. Раздав подчистую содержимое своих холодильников и кладовок, они скоро почувствуют голод, голод, отнюдь неутолимый плодами манговых и хлебных деревьев, висящими на каждом шагу среди буйной листвы. Что-то говорило мне, что, когда приспеет время, они насытятся от моей плоти – так же как и я в свою очередь насыщусь ими, их плотью.
