Одного из первых добровольцев я отобрал сегодня утром, чтобы он нашел где-нибудь подходящий грузовик для перевозки мусора, а также для ежедневного снабжения нас едой из ближайшего центра, где распределяют продукты, а это примерно в шести милях от нас. Он должен отвечать за рабочее состояние грузовика и за бензин, который ему придется доставать самому, пока у нас не появится время для налаживания новой системы распределения топлива. Ему около шестидесяти лет, и прежде он был владельцем фабрики по производству синтетических материалов в Индиане, но здесь он счастлив быть и мусорщиком!
К тому времени, когда положение в городе нормализуется, жителей в нашей части Калифорнии станет немного меньше половины по сравнению с тем, что было месяц назад. Для новоприбывших у нас более чем достаточно жилья, и мы, наверно, снесем часть жилых и нежилых домов в Лос-Анджелесе, посадим деревья и устроим тут парковую зону. Но это в будущем, а ближайшая цель – временно устроить прибывших к нам людей в местах, которые надежно отделены от тех, где еще остаются очаги напряженности.
Но даже то малое, чего мы уже достигли, наполняет меня гордостью и счастьем. Это же чудо – гулять по улицам, которые всего несколько недель назад были заполнены Не, вечно болтавшимися на перекрестках и перед подъездами домов, и видеть только Белые лица – чистые, счастливые, улыбающиеся лица людей, уверенных в своем будущем! Мы готовы на любые жертвы, лишь бы победно завершить революцию и обеспечить достойное будущее и им, и девочкам из лос-анджелесской Продуктовой Бригады № 128, и миллионам других людей в нашей стране!
Глава XXIII
1 АВГУСТА 1993 ГОДА.
Сегодняшний день был Днем Веревки – мрачный, кровавый день, но неизбежный. Вечером же в первый раз за много недель мирно и спокойно во всей южной Калифорнии. Зато ночь наполнена ужасом, он исходит от десятков тысяч фонарных столбов и деревьев, на которых покачиваются жуткие трупы. На освещенных местах их видно повсюду. Даже светофоры на перекрестках не остались незадействованными, и на каждом углу, который я сегодня вечером проходил мимо по дороге в нашу штаб-квартиру, тоже было по трупу, по четыре на каждом перекрестке. На единственной эстакаде всего в миле отсюда висят тридцать трупов, и у каждого на груди плакат со словами: «Я предал мою расу». Два или три – в профессорских мантиях, и все, по-видимому, из университетского кампуса. В кварталах, где мы пока еще не восстановили электроснабжение, трупы менее заметны, но ощущение витающего в воздухе ужаса там даже сильнее, чем в освещенных местах. После собрания мне пришлось пройти два неосвещенных квартала между штаб-квартирой и моим домом, и как раз посередине мне привиделся человек, якобы стоявший напротив меня.
Он молчал, и его лицо скрывала тень от кроны большого дерева, нависавшей над тротуаром. Пока я приближался к нему, но он не сделал ни одного движения, хотя загораживал мне дорогу.
Опасаясь нападения, я вынул пистолет из кобуры. Когда же я был уже на расстоянии десятка шагов, человек, который как будто смотрел в другую сторону, начал медленно поворачиваться. Что-то неописуемо страшное было в этом, и я застыл на месте, пока он продолжал медленно поворачиваться. Легкий ветерок зашумел в листьях над нашими головами, и неожиданно лунный луч, найдя лазейку между ветками, упал прямо на молчавшего человека передо мной. Первое, что мне бросилось в глаза, был плакат, на котором большими печатными буквами было написано: «Я осквернила мою расу». Над плакатом я увидел распухшее багровое лицо молодой женщины с выкатившимися глазами и открытым ртом. И, наконец, мне удалось разглядеть натянутую тонкую веревку, исчезавшую в листве. Очевидно, веревка немного соскользнула вниз или ветка согнулась, отчего труп касался тротуара, и складывалось впечатление, будто он, как живой человек, стоит на своих ногах.
Меня передернуло, и я поспешил уйти. Сегодня вечером таких женских трупов в городе можно насчитать много тысяч, и у всех одинаковые плакаты на груди. Это Белые женщины, которые были замужем за Не, Е и другими не-Белыми мужчинами или просто жили с ними.
Мужчин с плакатами «Я осквернил свою расу», тоже хватает, но женщин в семь-восемь раз больше. С другой стороны, около девяноста процентов трупов с плакатами «Я предал свою расу» – мужские, так что в результате число тех и других примерно одинаковое.
Те, что с плакатами «Я предал свою расу», политики, адвокаты, бизнесмены, телевизионщики, репортеры, судьи, университетские преподаватели, школьные учителя, «общественные деятели», чиновники, священники и все прочие, кто из карьерных, статусных или каких-либо еще соображений помогал в осуществлении расовой программы Системы. Система заплатила им тридцать сребреников. Сегодня мы тоже им заплатили.
Все началось в три часа ночи. Вчера было особенно много беспорядков, спровоцированных Е, которые, вооружившись мегафонами, подстегивали толпу на наших товарищей и подстрекали ее забрасывать солдат камнями и бутылками. В толпе кричали: «Покончить с расизмом!« и «Вечное равенство!« и другие пропагандистские лозунги, которым этих людей научили Е. Мне припомнились массовые демонстрации времен Вьетнамской войны. Что-что, а это Е умеют.
Но к трем часам ночи толпе надоела эта оргия насилия и зла, и все разбрелись по своим постелям – все кроме особенно твердолобых, которые включили на всю мощь репродукторы с вражеским вещанием – от концертов рок – музыкантов до призывов к «братству».
Отряды наших солдат, которые заранее сверили часы, одновременно и неожиданно появились сразу в тысяче кварталов, в пятидесяти районах, и у каждого начальника отряда был длинный список с фамилиями и адресами. Музыка тотчас стихла, и вместо нее послышался шум проломленных дверей, когда в них ударили крепкими ботинками.
Это походило на Ружейные Рейды четырехлетней давности, но только теперь все было наоборот – и результат более драматичен для другой стороны. У тех, кого солдаты вытаскивали из домов на улицы, выбора не было. Если они небыли Белыми (в эту категорию входили и Е, и все, кто хоть немного отличался от Белых по виду), то их спешно строили в колонны и отправляли – без возврата – в расположенный к северу от города каньон. Даже самое слабое сопротивление, попытка что-то возразить или отстать от колонны немедленно пресекались пулей.
Что же до Белых, то почти все из них были без промедления повешены. Один из двух видов заранее подготовленных плакатов вешался на грудь, руки связывались за спиной, один конец веревки закидывался на ближайший столб или удобную ветку, а другой затягивался на шее, после чего без лишних разговоров человека отрывали от земли и оставляли исполнять пляску смерти в воздухе, а солдаты шли к следующему по списку.
Вешание и составление колонн смертников продолжалось около десяти часов без перерыва. Когда солдаты покончили с этой страшной работой и направились в свои казармы, дело уже было к вечеру и в Лос-Анджелесе наступил мир и покой. В тех кварталах, где еще вчера мы могли чувствовать себя в безопасности только в танках, жители трепетали в своих квартирах в страхе, что их могут увидеть за задернутыми шторами. Утром у наших войск не было организованного и сколько-нибудь значительного противника, а к вечеру ни у кого не осталось даже желания стать на противную сторону. Весь день я с моими людьми был в гуще событий, осуществляя материально-техническое обеспечение.
