Окно во всю стену еще не было зашторено, и посетителям в первые секунды казалось, что они попали на крытый балкон. Стеклянное окно выходило на запад, чтобы владелец мог любоваться закатами. Солнце уже опустилось низко, окрасив небо в пурпурно-золотистые тона. У него дома, в горах, все окна выходили на восток, и там он наблюдал за восходами. В душе он чувствовал потребность и в том и в другом — ему хотелось и встречать, и провожать солнце. Его всегда тянуло к солнцу, возможно, потому, что оно являлось элементом его естества.
Он проверил свои внутренние часы: четыре минуты до заката. Он точно знал, не проверяя таблицы каждый день, когда солнце исчезнет за линией гор. В его доме не было будильника. Он ему не требовался. Собственно, он до такой степени был настроен на позицию солнца, что ему достаточно было лишь заглянуть в себя и он тут же знал время. Что касается пробуждения ото сна, он был одним из тех людей, кто сами могли назначить себе время подъема и пробудиться с точностью до минуты. И эта его способность уж никак не была связана с тем, что он был из рода Рэйнтри, а значит, и скрывать ее не приходилось; многие совершенно обычные люди обладали ею.
Тем не менее многие другие таланты и способности ему приходилось скрывать. Долгие летние ночи становились для него дурманом, сродни сексуальному возбуждению, когда сила, которой он обладал, едва не гудела под его кожей. Ему приходилось соблюдать двойную осторожность, чтобы свечи не зажигались от одного лишь его присутствия или пожар в иссушенном зноем лесу не случился от одного лишь неосторожно брошенного взгляда. Он любил Рино. И не стремился его сжечь. Просто здешний солнечный свет до такой степени оживлял его, что ему хотелось пропустить его сквозь себя, а не держать энергию внутри.
Должно быть, так чувствовал себя его брат, Гидеон, извергая молнии, когда раскаленная сила пульсировала во всех его мускулах и венах. В этом они были похожи — оба имели связь со страшной стихией. Все члены древнего клана Рэйнтри обладали теми или иными способностями, отличавшими их от простых смертных, однако лишь члены королевской семьи могли управлять этой силой и контролировать природную энергию земли.
Дантэ же не просто являлся членом королевской семьи — он был драниром, лидером всего клана. «Дранир» — синоним слову «король», но позиция, занимаемая им, была не церемониальной, а основывалась на силе, дающей власть. Будучи старшим сыном предыдущего дранира, он никогда не унаследовал бы положения отца, не достанься ему в наследство и его сила.
Гидеон был вторым после него; случись что-нибудь с Дантэ, умри он, не породив наследника с теми же способностями, что и у него, Гидеон стал бы драниром — такая возможность пугала его брата, а потому талисман плодородия и лежал сейчас на столе Дантэ. Гидеон постоянно присылал их. Отчасти в шутку, но прежде всего потому, что стремился сделать все ради того, чтобы у Дантэ появилось потомство. Это повышало вероятность того, что сам он никогда не унаследует его положения. Где бы и когда ни доводилось встречаться братьям, Дантэ всякий раз приходилось обыскивать каждый угол и трещину в помещении, не говоря уже о своей одежде, дабы убедиться, что Гидеон не оставил где-нибудь одного из своих талисманов.
Гидеон же становился в этом деле все более изобретательным, размышлял Дантэ. В конце концов, практика делает человека мастером. И одному богу известно, как много талисманов он подбросил ему за последние несколько лет. Талисманы становились не только сильнее, но и хитроумнее прежних. Одни явные — например, кусочек серебра, который следовало носить на цепочке, как амулет, но Дантэ не был поклонником амулетов. Другие — совсем крохотные, незаметные, вроде того, который Гидеон вплавил в свою новую визитку перед тем, как послал ее брату, зная, что Дантэ, скорее всего, сунет ее в карман. Он ошибся лишь в одном — талисман выдала его же собственная сила. Дантэ почувствовал ее, хотя и потратил уйму времени на поиски.
Позади раздался стук Эла, отличавшийся от других. Приемная пустовала — секретарша Дантэ ушла домой несколько часов назад.
— Войдите, — сказал он, не отрывая глаз от заката.
Дверь открылась, и Эл произнес:
— Мистер Рэйнтри, это Лорна Клэй.
Дантэ повернулся и взглянул на женщину, чувствуя неладное. Первое, что он заметил, — это яркий цвет ее волос. Насыщенный, темно-красный, включавший в себя несколько оттенков, от медного до темного, как бургундское вино. Теплый янтарный цвет переливался в ее локонах, и он ощутил внизу живота неожиданное чувство вожделения. Смотреть на ее волосы было все равно что смотреть на огонь, и реакция оказалась соответствующей.
А потом он заметил, что она вне себя от злости.
Глава 2
Несколько событий произошли фактически одновременно. Мгновенно, подобно удару плети, вожделение, которое почувствовал Дантэ, смешалось с вечно таящимся в нем желанием дать волю огню, пославшим неистовый каскад ощущений во все его нервные окончания слишком быстро, чтобы он успел взять себя в руки. Мгновенно все свечи в комнате вспыхнули, и фитили некоторых из них горели быстрее и ярче, чем следовало. А на его столе загудел дурацкий талисман Гидеона, как будто на нем имелась кнопка с надписью «включить/выключить», на которую кто-то нажал.
У него не было времени взвесить и проанализировать все упомянутые события; он должен был взять себя в руки, причем быстро, иначе вся комната могла зайтись пламенем.
Такой унизительной потери самоконтроля он не испытывал с тех пор, как вступил в период половой зрелости и гормоны его стали сходить с ума.
Он безжалостно подавил прилив бьющей из него ключом энергии. Было нелегко; сохраняя внешнее спокойствие, мысленно он словно пытался обуздать бешеного быка. Его энергия, в своей истинной мощи, рвалась наружу, сопротивляясь любым попыткам приручить ее. Обычно он справлялся с ней мастерски. В конце концов, дранир определялся не наличием силы, а способностью ее контролировать. Отсутствие контроля могло привести к катастрофе. И в итоге к появлению ненужных свидетелей. Рэйнтри веками выживали благодаря способности сливаться с обычными людьми, а это было делом не из легких.
Дантэ всю жизнь учился владеть собой и энергией, струившейся по его жилам. И хотя он знал, что в период летнего солнцестояния усилий доводилось прилагать больше обычного, к трудностям вроде сегодняшних он не привык. С мрачным видом он взял себя в руки, собрав всю свою волю, чтобы совладать с силами природы. Он мог бы затушить свечи, но еще большим усилием воли оставил их гореть, поскольку, задув свечи, он мог бы привлечь к ним еще больше внимания, чем когда они загорелись.
Единственное, что не поддавалось его контролю, — чертов талисман, лежащий на его столе. Он жужжал и пульсировал и разве что не посылал радиосигналы. Хоть он и знал, что Эл и мисс Клэй не чувствовали энергии, исходившей из этой штуки, ему с трудом удавалось не обращать на нее внимания. Гидеон поработал на славу. «Когда увидимся, пеняй на себя», — мрачно пообещал Дантэ. Если Гидеон воображал, что это смешно, то он посмеется следующим. Гидеон не единственный, кто умеет делать талисманы.
