Но, возможно, есть что-то более важное, чем достоинство и элегантность. У моего отца есть набор чашечек для саке — сокровище, которое передавалось в нашей семье из поколения в поколение вот уже тысячу лет (по крайней мере, он так говорит). Это керамика ручной работы. Они словно сбрызнуты черной, зеленой и серебряной краской. В них нет ничего элегантного, ничего изящного. Но зато в их неправильных формах и странной росписи чувствуется какая-то красота, сила, прочность. Еще ребенком я любила их больше, чем легкое совершенство фарфора. «Они честные, — говорил мой отец. — Они не разобьются, когда ты будешь пить вино».
Возможно, честность может быть сильнее, чем красота, элегантность и правильность.
Мой муж неожиданно сел на постели в мокрых от пота и воды платьях и сказал:
— Где ты, жена?
— Я здесь, — сказала я, хотя боялась, что он имел в виду не меня.
Он улыбнулся. По его глазам я поняла, что он ничего не видел. Он сказал:
— Черепица была цвета неба, но где было небо, а где черепица?
Возможно, это было стихотворение. Я не была уверена.
После этого жар спал.
6. Дневник Кая-но Йошифуджи
Я еще слаб. У меня нет сил, чтобы смешать свои чернила, поэтому я попросил Хито сделать это за меня. Мне трудно держать даже эту тонкую кисть — она кажется слишком тяжелой.
Сегодня ночью меня разбудил скребущий звук. Полмесяца (так мне сказали) я спал под звуки гроз и звон ритуального гонга, под крики людей и топот их ног. Я просыпался только для того, чтобы поесть, попить и облегчиться. Но даже для этого мне требовалась помощь. Сегодня неполная луна, ее неяркий свет проникает в комнату через отверстия под потолком, но даже такой тусклый свет кажется слепящим для моего измененного болезнью зрения. Огромная паутина в углу зашевелилась: должно быть, мой паук все еще здесь.
Где маленькие паучки? Выросли и разбежались, умерли или находятся в зимней спячке. Я не вижу там пауков, но угол большой и темный, а пауки маленькие.
Снова раздаются скребущие звуки, и паутина дрожит. Кажется, что дрожь исходит из угла, от кого-то слишком большого и злобного, чтобы быть просто насекомым. Маленькая тень, не толще моего мизинца, скользит по перекладине. Мышь спустилась с крыши и задела паутину, когда пробегала мимо.
Паук не появляется. Не любую жертву можно удержать, кому-то лучше просто дать уйти.
Я скучаю по ней, по моей милой жене, пусть она и лиса.
7. Дневник Кицунэ
Был рассвет. Я проголодалась.
Я охотилась в лесу, но это становилось все более опасным: добычи все меньше из-за холодов, а хищники — волки и тануки-барсуки — спускались с гор в поисках пищи. Чаще всего я охотилась в саду моего мужа и Шикуджо.
Я не могу сказать точно, кем я была — женщиной или лисой, когда охотилась.
Есть было почти нечего. Молодые глупые животные, которые попадались мне и моему Брату летом, теперь были мертвы или выросли — так или иначе, я не могла до них добраться. Год выдался хорошим, и мыши были толстыми, но почти все они спали в норах и мечтали о том, что закончится зима.
Итак, был рассвет, и я была голодна. Я шла по лужайке, с которой ветер сдул почти весь снег. Мертвая трава хрустела у меня под ногами. Было холодно и спокойно. Я чувствовала себя так, будто находилась внутри стеклянного шара или драгоценного камня. Было так тихо, что я слышала, как дышу. Вдруг раздался взмах крыльев и всплеск воды — двое гусей, припозднившихся с отлетом, опустились на пруд. Казалось, у всех была пара. Кроме меня… Было слишком холодно, чтобы сильно принюхиваться, но я чувствовала в морозном воздухе тонкий аромат кедра и сосны, которые пахли всегда, как бы холодно ни было.
Был и другой звук — знакомое мне влажное жевание. Я почувствовала запах сразу же, как поняла, что это за звук: кролик, жующий траву на рассвете.
Я припала к земле и осторожно поползла к нему, стараясь унять биение сердца, которое, как мне казалось, стучало слишком громко.
Когда охотятся кошки, они подбираются к жертве достаточно близко и только потом прыгают. Собаки рассчитывают на неожиданность: они гавкают на жертву, надеясь на мгновение оглушить ее, чтобы подобраться поближе. У лис все по-другому: мы стоим прямо, потом прыгаем, пытаясь зажать жертву между лап.
Женщина может сделать все это, хотя не способна прыгнуть так далеко, как лиса, или гавкнуть так громко, как собака. Или красться так тихо, как кошка. Я шагнула вперед. Кролик не обернулся — он по-прежнему сидел ко мне спиной. Возможно, он не слышал моих шагов из-за хруста травы. Еще шаг. Я была так голодна!
Кролик услышал меня и поднял голову. Я замерла. Влажный черный глаз посмотрел в мою сторону, но не заметил меня. Кролик продолжил жевать. Я сделала еще один шаг. И еще. Он снова поднял голову. Мы уставились друг на друга: убийственный взгляд.
Я не моргала.
Вдруг позади меня раздался какой-то звук, очень похожий на крик. Я тоже вскрикнула и обернулась, кролик убежал — все произошло одновременно. Шикуджо стояла на дорожке, ведущей к комнатам моего мужа, одетая в ночные платья, с фарфоровым тазиком в руках. Она была так близко, что я могла разглядеть пряди волос, падающих ей на лицо, ее глаза, плоские от гнева или страха.
— Ты не ушла, — сказала она. Ее голос был спокойным, как будто она говорила о живописи, но ее руки дрожали.
Люди часто говорят, когда это не нужно. По крайней мере я свободна от этого. Я запахнула платья и молча посмотрела на нее.
— Слуги сказали мне, что ты все еще здесь, — сказала она тем же будничным тоном. — Некоторые уезжают отсюда, из этой долины. Они говорят, что наш дом проклят. Это так?
Я ничего не ответила. Я знала, что не проклинала их. Да и на самом деле она не спрашивала меня.
— Уходи, — сказала она. Ее голос начал дрожать. — Неужели тебе мало того, что ты уже сделала?
— Я не сделала ничего плохого. Я лишь любила его, — сказала я. — А теперь он твой. Ты победила.
— Победила? — она горько рассмеялась. — Он стал старым и больным. Он ничего не может, кроме как спать и плакать.
— Мне он не казался старым, — прошептала я. — Я любила его.
— Любила? — прошипела она. — Что ты можешь знать о любви? У тебя нет души. Любовь — это боль, терпение, страдание.
— Я думала, что любовь — это веселье и радость, — сказала я. — Но иногда, я согласна, это еще и боль. Теперь я знаю.
— Это и то и другое, — признала она. Слезы потекли по ее лицу. — Оставь нас в покое. Неужели ты не достаточно причинила нам зла? Все вы…
— Не только я одна, ведь так? — медленно проговорила я. — Ты стала причиной того, что много лет назад мой Дедушка стал человеком.
— Нет! — Шикуджо бросила в меня таз. Он упал на землю и разлетелся на тысячи осколков: цветы и листья раскололись на голубые и зеленые кусочки.
