— Тогда… Я отработаю.
— Все вакансии заняты.
— Но те матросы, которые упали с мачты в море…
— Было проведено сокращение штатов.
— А если я не продам кувшин? — шаг за шагом во время разговора, под напором большого живота Семьбаба, Фарух отступал к корме корабля, пряча драгоценный сосуд за спиной.
— Я прикажу выбросить тебя за борт. Без кувшина, — любезно разъяснил купец.
— Но это грабеж среди бела дня! — Фарух, прижатый к фальшборту, украдкой за спиной потер холодный медный бок.
— Нет. Сейчас уже вечер, — вполне резонно возразил купец. — И достань руки из-за спины. Что ты там делаешь?
Но было уже поздно.
— Здравствуйте, — как всегда, сразу и из ниоткуда появился Иван, и в который раз за день подпрыгнув от неожиданности, Фарух подумал, что он начал понимать, почему нормальные джины перед своим появлением пускают клубы разноцветного дыма.
— Этот человек хочет отобрать у меня кувшин! — обвиняющее направил Фарух указующий перст на остановившегося, как вкопанного, купчину.
— Это его кувшин? — строго спросил царевич.
— Нет! Ты же знаешь! Этот купец грозится выбросить меня за борт и оставить твой кувшин себе! Убей его! Убей немедленно!
— О, Фарух!.. Пощади меня, непутевого!.. Я отдам тебе все свои товары!.. — хлопнулся на колени Семьбаб.
— Убить его? За что? — пожал плечами заместитель нормального джина. — Я уверен, что он просто хотел припугнуть тебя, чтобы незаконно завладеть собственностью, принадлежащей тебе. И если ему объяснить, что он поступает дурно, честному коммерсанту с его состоянием и опытом неподобающе, то он, безусловно, осознает свою ошибку и раскается.
В этих словах был скрыт огромный потенциал.
Они могли прозвучать весьма многозначительно.
Или зловеще.
Или угрожающе.
Или издевательски.
Но они прозвучали искренне.
Иванушка всегда верил в то, что говорил.
— А тебе, Фарух, не к лицу быть таким беспочвенно-кровожадным, — упрекнул он юношу. — В людях надо всегда уметь разглядеть что-нибудь хорошее, светлое — ведь совершенно плохих людей не бывает. Надо ценить человека, принимать его таким, какой он есть, и тогда конфликты иссякнут, и наступит всеобщее согласие и взаимопонимание. Ты должен поступать с людьми так же, как хотел бы, чтобы они поступили с тобой.
— Хотеть поступать так же, как они поступили со мной? — стараясь осознать эту новую для него истину, Фарух пробормотал ее себе под нос. — То есть, я должен хотеть выбросить ЕГО…
Но Иван уже исчез, бросив на лету «Спокойной ночи».
— Что это было?..
Кажется, Семьбаб был потрясен еще больше, чем после чудесного изгнания птицы Рух.
— Мой джин, — криво попытался улыбнуться Фарух.
— И он всегда так… слушается приказаний?..
— Насколько я помню — всегда… Твое предложение еще в силе?
— Какое?
— Отдать мне все товары, если я тебя пощажу?
— А то что?
— Н-ну…
— Забудь.
— Я так и думал, — вздохнул Фарух и опустился на тюк.
Корабль бросил якорь и остановился. В полутьме недалеко от них маячил пустынный берег и то ли холмы, то ли лес на горизонте.
— Иди, помогай сейчас разводить костры, — буркнул Семьбаб, проходя мимо Фаруха к носу судна. — А завтра днем начнешь отрабатывать проезд.
Рано утром корабль снялся с якоря и поплыл своей дорогой.
Фарух не слышал этого — он крепко спал на холодном песке, подложив под голову волшебный кувшин.
* * *
Саман (или самум?) визжал и разрывался от надсады; аксакалы и василиски, а, может, саксаулы и тамариски, выдранные с корнем, метались во взбесившемся, забитом песком воздухе, а отрок Сергий и Шарад уже второй день сидели на горячем песчаном полу одного из дворцов заброшенного города-призрака пустыни и слушали, как Масдай живописует свои полеты четырехсотлетней давности в этих воздушных коридорах.
Ураган старался вовсю, увеличивая и без того немалые груды песка под узкими стрельчатыми окнами, и ажурные пятиметровые кованые ворота зала хлопали под его порывами как незакрытая форточка.
Ковер чувствовал, что в этот раз пассажиры не станут прерывать его воспоминания, хотя бы из чувства благодарности, что он в последний момент перед песчаной бурей сумел вспомнить и разыскать давно забытый людьми город, и пользовался этим откровенно и беззастенчиво.
Но даже благодарное внимание имеет свои пределы.
Это как раз и собирался вежливо продемонстрировать отрок Сергий.
Но не смог.
— Кх… Х-х… Х-м-м… Х-к-ка.. — сказал он. Потом потряс бурдюк, второй, третий и добавил:
— К-х-х х-х-та, — что на этот раз означало: «Где вода?»
И вопрос этот был адресован не Масдаю.
Джин стушевался, опустил глаза и пожал плечами:
— Кончилась…
— Как — кончилась?! — от возмущения у Серого прорезался голос.
— Я — старый, больной человек, — дребезжащим тенорком принялся оправдываться Шарад, нервно пощипывая реденькую седую бороденку. — Я должен заботиться о своем здоровье, иначе ты никогда не увидишь своего друга в этом мире, если даже…
— Ты можешь наколдовать воду, Кроссворд? — набычившись, и, глядя неприязненно на бездомного джина, поставил вопрос ребром Волк, неохотно придя к выводу, что бить старых больных людей, к сожалению, нехорошо.
— Я не Кроссворд, я Шарад… И если бы у меня был мой кувшин, то это было бы парой пустяков, хоть целое море, хоть океан…
— Я имею в виду, пресную воду. Хоть стакан. И сейчас.
— Увы, нет…
— И ТЫ ВЫДУЛ ВСЕ, ЧТО У НАС БЫЛО ЗАПАСЕНО НА НЕДЕЛЮ ПУТИ?!
— О, прости меня, ничтожного, великодушный отрок, чье милосердие бескрайне, как Вселенная, а мудрость…
— Замолкни, а?.. — процедил сквозь зубы Сергий и принялся скатывать меха, чтобы хоть таким способом выжать из них хоть насколько капель в пустую кружку.
Цель была достигнута — несколько капель выжаты были, но еще до того, как кружка была поднесена к спекшимся губам, они поспешно перешли в газообразное состояние и без следа растворились в раскаленном воздухе комнаты.
Если бы не присутствие джина, а особенно, Масдая, Волк бы расплакался.
— Но у нас есть лимоны, — робко напомнил о содержимом продуктовой корзины Шарад.
— Эта кислятина горькая?! Умирать буду, а есть это не стану!!!.. Кто их вообще с собой взял!..
Ковер прервал свое повествование и с интересом прислушивался и — кто знает! — может, и приглядывался, — к происходящему.
