Вместо ответа Тимофей вытащил из-за пазухи многострадальный футляр и достал уже изрядно обветшавшую бумажку. Протянул ее было самому гетману, но тот хмуро кивнул писарю:
— Прочти.
Писарь, ознакомившись с бумагой, усмехнулся и все-таки передал ее Хмельницкому. Сам же пошел в угол, где стоял внушительный сундук. Покопавшись, вытащил из него свернутую в свиток бумагу, украшенную зеленой восковой печатью с королевским орлом. Развернув свиток прямо на бумажном завале, писарь сообщил:
— Из Варшавы сия цидуля пришла. Из канцелярии королевской. Как, Богдан Михалыч, сам прочтешь или вслух зачесть?
— Читай, — отозвался гетман, устало подперев голову рукой.
— От его величества короля Польского, великого князя литовского, — принялся читать писарь вслух «цидулю», — так, пропускаем… Вот… Пишут, что по просьбе государя всея Руси, так-так, пропускаем… следует немедленно задержать вора и убийцу Тимошку Акундинова, именуемого Иваном-Иоганном Каразейским-Шуйским, и Константина Конюхова… именуемого также Конюшевским, Конюховским, Конюшенко… Ишь ты… Так, приметы… — бросил Иван взгляд вначале на Акундинова, потом на Конюхова, изрек: — совпадают.
— Брешут они! — подскочил Тимофей со своего места. — Нарочно запутывают, чтобы вы им меня выдали… Что, неужто написали бы — словите-де сына Шуйского да в Москву привезите? А самозванца — так того и ловить не грешно…
— Кхе, кхе, — не то прокашлял, не то засмеялся гетман. — Брешет ведь, бисов сын, а складно брешет… А, Иван?
— Ну, не без этого… — согласился писарь, с любопытством рассматривая самозванца.
— Да почему же брешу-то? — возмутился Акундинов. — Вот грамота у вас есть. Вон на саблю мою полюбуйтесь… Прадедовская!
Тимоха, порываясь показать гетману «прадедовскую» саблю, резко рванул с себя пояс и перевязь, но был остановлен Хмельницким:
— Вижу, — кивнул Богдан Михайлович. — Знатная сабля. В прошлом году, когда ляхов у Желтых Вод порубали, казаки мне с десяток таких принесли… Иван, а у тебя-то не такая была?
Писарь недовольно пробурчал:
— Похожая. Камней, правда, поменьше было. Но моя у Тугай-бека осталась. Так ведь и не вернул, сволочь…
— Ну где ж такое видано, чтобы татарин саблю вернул? — заметил гетман, принявшийся выколачивать люльку о подоконник.
— Ох, да ни хрена себе! — распалился Тимоха. — Похожая… Вон, гляньте… — полуобнажил он клинок. — Сталь-то — настоящий булат! У кого это вы такую видали?
— У Потоцкого такая же была, — невозмутимо ответил Хмельницкий. — Да ладно, будет хвастаться-то…
— Да я это так, к слову, — слегка сник Тимофей, но, вспомнив кое-что, спросил: — А у вас, господин гетман, говорят, королевская сабля была? За храбрость дадена?
— Ну, что было — то было, — неопределенно хмыкнул гетман, разглаживая усы. Впрочем, было заметно, что напоминания о былых заслугах старику приятны.
— А сейчас-то она где? — не отставал Тимофей, почуяв слабое место Хмельницкого.
— Сломал, — вздохнул Хмельницкий. — Рубил тут гусара одного, а у него, вишь, зерцало слишком крепкое оказалось. Только рукоятка и осталась.
— Так в кузню отдай, да и все, — посоветовал писарь. — Долго ли ковалю умелому клинок-то приладить?
Хмельницкий только махнул рукой:
— Как-нибудь потом, когда руки дойдут… Это если бы мне рубиться было нечем, то да… А пока есть у меня сабля, да не одна. Ты… Иоанн… Шуйский-Каразейский, про саблю-то королевскую откуда знаешь? — поинтересовался гетман с неким, как показалось Тимохе, подозрением.
— От пана Мехловского, — пояснил Акундинов. — Сказывал он, что сотник, мол, Хмельницкий за поход на Москву саблей был пожалован.
— Это тебе тот Мехловский рассказывал, который Стась? — развеселился гетман.
— Он самый, — кивнул Тимофей. — Я у него в замке как-то гостил, когда с России бежал. Ясновельможный пан, господин гетман, очень тогда на вас обиженный был.
— Это за что же? — удивился Хмельницкий, задумавшись. — Вроде ничего плохого ему не делал.
— Он в Париж хотел съездить, а король вас туда послал. Пан Станислав зело французский язык любит.
— А! — протянул гетман. — Тогда понятно, почему он за Чаплинского встал, когда тот мой хутор отобрал… А я-то гадал — где же я старику дорожку-то перешел? А он, вишь, в Париж хотел… Интересно, где он теперь?
— Там же, где все будут, — отозвался писарь, перекрестившись. — Царствие ему небесное! Мехловский под Желтыми Водами в войске Потоцкого-младшего отрядом командовал. Мы с ним рядом были, когда нас татары окружать стали. Сильный был старик. Татары в него стрел штук пять всадили, не меньше, а он их рубил, рубил… Человек десять уложил, пока не свалился…
— От ведь, понесла же его нелегкая на старости-то лет, — подивился гетман. — И чего дома-то не сиделось? Старый же он был. Мехловский-то, он ведь в Москве был, когда бояре пустому креслу присягали вместо королевича Владислава. Ну да ладно, пусть ему земля пухом… — махнул рукой гетман и повернулся к писарю: — Что с паном Шуйским-то будем делать, а, Иван?
— Ну, не москалям же его отдавать, — ответил писарь, как о само собой разумеющемся… — Хлопец-то вроде хороший…
— Это верно, — устало кивнул гетман. — Самозванец он или царевич, видно будет…
«Вот ведь, — возмутился про себя Тимофей. — Дескать, может, еще и сгодится на что…» Писарь меж тем продолжал:
— Пускай у нас пока побудет, в Чигирине. Ежели что, то в Сечь его можно отправить, к запорожцам. Они-то его ни королю, ни царю не выдадут.
— А сейчас-то что делать? — поинтересовался Тимофей. — Я ведь, господин гетман, за помощью к вам приехал. Может, подмогнете законному-то царю? Если на русский престол войду, то я ведь в долгу не останусь.
— Подождать немного придется, хлопчик, — закряхтел гетман, поднимая с места свое увесистое тело. — Вот на войну сходим, тогда и решать будем… Ну а пока, — кивнул он писарю, — распорядись, чтобы хлопцев на постой определили…
«Хлопцев» определили в хату, хозяйкой которой была горбатая и тощая, как мартовская ворона, старуха. Тимофею, которому хотелось иметь хозяйку помоложе да покрасивше, от одного только взгляда на старую ведьму хотелось выть… Зато за одну серебрушку в неделю бабка, которую звали Одаркой, предоставила гостям хату, а сама перебралась в сарай. Еще за одну монетку она стирала и готовила шикарный борщ с пампушками и совершенно бесплатно приносила все городские сплетни. Тимофей и Костка узнали, что причина утренней хмурости (извечной хмурости!) его светлости гетмана — то, что он с вечера очень любит хлебнуть горилки… Казак, которого они приняли за писаря, на самом деле и был писарем — не простым, а генеральным писарем всего войска. Если учесть, что сам Богдан Михайлович накануне своего гетманства был главным войсковым писарем, то Иван Выговский представлялся очень значимой фигурой.
