Доктор на Павла внимания не обратил, его заинтересовали покойники. Фон Штейнен присел на корточки рядом с трупом капитана, смотрел с минуту или чуть больше на его лицо, оттянул нижнее веко и надавил пальцами на глазное яблоко покойного:
— Он не дышит, а в его глазах я вижу «кошачий зрачок», этот мертв, живой человек смотрит по-другому. Его зрачок останется круглым, живым и круглым. Теперь посмотрим второго. — Врач подобрался к телу Ричардсона.
Павел отстраненно наблюдал за манипуляциями врача — тот вел себя так, словно все произошедшее было для него в порядке вещей.
— И этот, пульса нет, кровь больше не бежит по его венам. Она скапливается на спине, и скоро там появится синее пятно, — со знанием дела заявил фон Штейнен, и уселся на пол, рядом с телом Бриггса. — Они скоро окоченеют, и вам надо поторапливаться, — сообщил врач, стянул с носа погнутую блестящую оправу для очков без стекол и бережно убрал ее в нагрудный карман своего грязного, с оторванными пуговицами пиджака.
Павел механически кивнул в ответ: осознание происходящего, как защитная реакция психики, запаздывало, и он мог пока только «записывать» информацию на носитель, но не усваивать ее. А фон Штейнен явно был в своей тарелке — он поджал под себя ноги и раскачивался теперь вперед-назад, что-то невнятно бормоча себе под нос. И то улыбался, то лицо его искажала гримаса отчаяния, страха или боли — врач говорил сам с собой, только почему-то решил озвучить свой внутренний диалог.
— Их убили, их тоже убили, как и остальных, всех, всех, кто был на корабле, — выдал фон Штейнен и замолк, уставился на Павла мутными, прищуренными глазами. И не отводил требовательного взгляда, пока собеседник не вступил в диалог.
— Кто? — зачем-то спросил врача Павел. — Вам известно, кто это сделал?
— Да, да, — радостно заговорил тот, — да, я знаю. Этих, — он ткнул пальцем сначала в тело капитана, а потом указал на труп Ричардсона, — убила Phyllobates terribillis, ужасный листолаз. Яркий, как игрушка, — красный, желтый, полосатый. Эта мелкое земноводное помещается в чайную ложку, но его яда хватает, чтобы убить ягуара. А человеку надо еще меньше, достаточно капли из его желез.
— Кто? — переспросил Павел, но врач его уже не слышал, он снова говорил сам с собой, только «беседа» приняла уже иное направление:
— Мальчишку на кухне прикончила Bufo marinus, у кока остановилось сердце. Но он мучался недолго — конвульсии, аритмия и рвота быстро заканчиваются параличом, да. Я осмотрел его — глупец, он пытался таким образом вылечить больной зуб. Теперь ему не больно, совсем не больно. — Фон Штейнен захихикал, потирая руки.
— А Лоренсоны? Кто убил братьев? — В безумной речи доктора Павлу удалось уловить крохотные искры истины. В том, что говорил врач, явно скрывалась правда, но сквозь слои потока сознания безумца до нее надо было еще докопаться.
— А, эти… Strychnos toxifera, стрихнос ядоносный. Индейцы смазывают им концы стрел, а раненное этой стрелой животное погибает от остановки дыхания. Как и Лоренсоны — в них попали стрелы, и они умерли, один за другим, от удушья при ненарушенном сознании.
— А Мартенс?
Но здесь ответа Павел не получил, фон Штейнен нахмурил брови и принялся водить пальцем по ковру, повторяя линии его узора.
— Ты не знаешь или убил его не ты? — не отставал Павел. И в тот же момент понял, что «Беретту» Саре он отдал напрасно.
Врач взвился с пола, как укушенный осой, и заорал, вернее, попытался, но на выходе получился лишь тонкий, истерический визг:
— Я никого не тронул пальцем, но это все мои вещи, мои, мои! Они исчезли, покинули меня, как пауки, — я вез их в университет, чтобы доказать, чтобы мне поверили! Кто-то украл их и выпустил из банки! Я вез их тысячи километров, а они пропали! Мне не нужно никого убивать, мне надо лишь вернуться домой, домой… — Вспышка ярости прошла, и фон Штейнен без сил после припадка привалился спиной к переборке.
Тысячи километров? О чем он говорит, какие тысячи километров? Да кто он, в конце концов? Место и время для беседы сейчас явно неподходящее, но другого не будет, да и время поджимает. Надо использовать его с толком.
— Послушайте, фон Штейнен, Клаус, я не хотел вас обидеть, честное слово. Давайте поговорим о другом. Расскажите мне о себе. Я знаю, что вы учились в университете в Брисбене…
— В Бристоле, черт возьми, в Бристоле! Неужели так трудно было запомнить это с первого раза! Да, я учился там, и сразу на двух факультетах — на медицинском и биологическом. И после того, как их закончил, несколько лет назад, меня пригласили как специалиста по естественным наукам в экспедицию, на Амазонку. И я согласился, да, согласился и сразу поехал. Там было хорошо, очень хорошо, до тех пор, пока я не поссорился с Карлом. Он пригрозил выгнать меня и сказал, что не заплатит мне жалованье. Тогда я ушел сам — я знал джунгли лучше, чем эта кабинетная моль. — Фон Штейнен даже сплюнул от злости, а воспоминание о застарелой обиде вернуло краску на его лицо. Теперь перед Павлом бесновался чуть порозовевший, но с безумным взглядом и едва понятной речью зомби. Он прокричал несколько коротких, отрывистых фраз на свистящем, похожем на птичий, языке и заговорил уже по-человечески, только очень быстро: — Я ушел, но река разлилась, и мне пришлось возвращаться. Я шел назад к лагерю другой тропой, и это сохранило мне жизнь. Их убили — всех, кто был в лагере, и, наверное, ночью. Но не тронули ничего, все собранные нами материалы остались на месте, охотники забрали только их сердца и мозг. Экспедиция Карла не пропала, не было никакого несчастного случая на Мазаруни, я единственный, кто вернулся тогда из джунглей. А в тот день, утром, я ходил среди мертвых, живой и невредимый, я не знал, что мне делать. Оставаться — смерть, уходить — тоже, возвращаться домой — виселица. Чтобы на моем месте сделали вы, Патрик?
Этот вопрос застал Павла врасплох.
— Не знаю, — честно ответил он безумцу, — наверное, попытался бы вернуться домой.
— Вот я и попытался! — Фон Штейнен задрал голову вверх и захохотал, как филин в ночи.
От его смеха по спине Павла пробежала холодная струйка липкого пота. Все понятно, все просто, как грабли: этот тронувшийся умом несчастный действительно врач, он пережил такое, что простому смертному хватило бы на девять жизней. И вот теперь, когда он оказался в безопасности, все повторилось. Немудрено, что врач пытался залить воспоминания виски, да еще наверняка и припасенными впрок амазонскими корешками да травками не пренебрегал. И эффект себя ждать не заставил: от врача и ученого осталось полуживое нечто, лишь отдаленно напоминавшее человека. «Вот кто бочку открыл!» — мелькнула в голове шальная мысль-догадка. Хотя постойте — еще вчера утром Павел сам видел, как врач прикладывался к бутылке из темного стекла. Очень похожей на ту, что валяется сейчас на столе.
— Но они вернулись за мной, нашли, выследили. И даже пробрались на корабль! — доверительно сообщил Павлу фон Штейнен и сделал шаг по направлению к собеседнику.
Павел отшатнулся, предостерегающе выставил вперед правую руку, но врач на такие мелочи внимания не обращал.
