– В Каленусии у меня остались друзья, это важнее сдвинутых психов. Я вам благодарен и помогу во всем – во всем, что не сможет навредить Конфедерации.
– Мне кажется, скоро ты переменишь собственное мнение о границах допустимого.
– Будете принуждать? – осторожно поинтересовался Король.
Консул ответил сумрачно и не без раздражения:
– Не хотелось бы. Пытки мне противны, а с нашим псиоником-психологом ты, пожалуй, легко справишься. Так что пока обойдемся без крайних мер – ничего, время терпит. И все-таки обидно сталкиваться с неразумным идеалистом, я не ожидал, что ты практикуешь всепрощение любой сволочи. Может быть, передумаешь прямо сейчас?
– Нет.
– Тогда проваливай спать – у меня больше нет для тебя времени.
Вэл побрел прочь, смущенный собственной беззащитностью. «Да уж, это вам не придурок Крайф. Хуже всего то, что Алекс в конце концов своего добьется. Он много знает и настойчив, а я уже наполовину запутался».
Он вернулся в свою комнату и долго лежал, напряженно рассматривая задернутый темнотой деревянный потолок. Сон дразнил Короля, приближаясь и ускользая раз за разом. Озарение явилось под утро, когда в осторожных предрассветных сумерках усталость размывает границу реальности и интуиция может совершить то, что не под силу логике.
«Вита в огромной опасности, ее необходимо предупредить любой ценой. Нас всех обманули, только я пока не знаю – в чем и как. А консул-то наверняка думает, будто я лично встречался с Цертусом. Он понятия не имеет, что для меня это человек без имени, внешности и твердого места в устойчивом мире Порт-Калинуса. Цертус втравил меня в безнадежное дело и исчез без следа, осталась только память, сомнительная загадка, неразрешимый клубок противоречий и обманчивый кошачий образ».
Глава 16
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ
7010 год, осень, Консулярия, Арбел
Осень – сумрачная сероватая осень севера – пришла тихо и незаметно, но дело о негативном эффекте Калассиана так и не сдвинулось с места. Порой Вэла навещала тревога, предвестник настоящей депрессии – она являлась все чаще, становилась все настойчивей. Консул, кажется, заметил состояние гостя.
– Боишься?
– Не ваше дело.
– Меня боишься? – без околичностей осведомился хладнокровный Дезет и, не ожидая ответа, добавил: – Ладно, понимаю, формально у тебя есть причины. Помни только, что земля Арбела – одна сплошная пси-аномалия. Здесь сильны и Разум, и Оркус, от тебя самого зависит, кто берет верх у тебя внутри.
– А у вас кто верх берет? Консул лукаво усмехнулся:
– Мне проще, я нулевик. Высшие силы не про таких тупых парней, приходится больше полагаться на собственный рассудок.
– А ваш рассудок, конечно, говорит вам, что я совершенно безнадежен?
– Он говорит мне, что через некоторое время ты согласишься на наше предложение. Иначе твоя жизнь здесь совсем уж будет лишена смысла.
– А если я отсюда убегу?
– Для побега нужны цели, силы и средства, ты уверен, что у тебя с этим полный порядок?
Король замолчал и прекратил спор, осознавая, что ему не удается переупрямить ироничного иллирианца. Недели медленно, но верно катились к зиме. В Арбеле не было открытого доступа в Систему, Вэл читал, хаотично перебирая обычные книги в консульской библиотеке. Однажды он наткнулся на чьи-то сумасбродные строки, которые задели Короля непривычным рваным ритмом, восторгом опасности и тоски:
Тебе шепнули: "Промолчи!
С толпой смешаться – наш удел".
В затворах звякнули ключи,
Ты странных песен не пропел.
"Бессилен что-то изменить один.
Вся жизнь твоя – загон.
Обычай старый – людям господин,
Жестокий брат обычая – закон.
Ты их жалел и, от опасности храня,
В пыли, у перекрестка бросил странный дар.
От беглой искры чужеродного огня
Не подпалил сияющий пожар…"
Погас огонь и не узнать,
Что вы сумели потерять.
Вэл сразу отложил эту книгу в сторону и больше никогда ее не открывал. Ему нравилось часами бродить вдоль Таджо, рассматривая дальний, полускрытый мутными струями дождя каленусийский берег. Возможно, за Далькрозом следили агенты Бейтса, хотя ровная цепочка королевских следов на тусклом прибрежном песке всегда оставалась одинокой. К полудню ее смывал назойливый дождь.
– Тоскуешь? – поинтересовался хорошо осведомленный Алекс Дезет. – Сочувствую. Знакомое ощущение.
– Разве?
– Я иллирианец, родился далеко, на юге у восточного побережья. Там теплое море, апельсиновые рощи. Прошло семь лет, а я все еще не привык к местным зимам.
– Зима еще не скоро, иногда мне кажется, что ее не будет никогда – время тут какое-то вязкое, а ментальный эфир совсем застыл – толстый, глубокий и неповоротливый, будто это океан клея.
Консул кивнул:
– Не чувствую, но верю. Слишком много псиоников. Но ты поймешь свою ошибку, когда тут все на полметра засыплет снегом.
– Конечно, что я, столичный нахал, знаю о Северо-Востоке? Наверное, хорошо быть консулом луддитов.
– Ничуть не лучше, чем Воробьиным Королем, – парировал Стриж.
Далькроз смущенно замолчал, вспомнив про бесконечные покушения на диктатора. Консул Дезет равнодушно махнул рукой:
– Да ладно, я не обидчив.
Алекс вскоре ушел, и Вэл, взяв плащ, отправился под нескончаемые струи дождя. Каждая струя напоминала длинную веревочку, протянутую с неба. Небо дергало за эти веревочки и вовсю дразнило землю. Берег Таджо раскис глиной, скользила мокрая трава, и хлюпала грязь под ногами. Король отбросил ментальный барьер, но не заметил никого.
– Эй, парень!
Далькроз поспешно обернулся, боевая наводка помимо воли гибко и грозно шевельнулась готовой к броску змеей.
Голос оказался знакомым. За спиной, весело усмехаясь и немного сутулясь, стоял Художник – мерцающий добрый призрак. На отечном лице старика лучисто сияли юные глаза псионика.
– Простите, – смущенно улыбнулся Король. – Я вас не заметил. Ни так, ни в ментальном эфире. Как вам это удается?
– Иногда мне кажется, что я своей рукой на чистом холсте пишу новую реальность – удивительную, ясную, без грязи, крови и людской дурости. Пока я там, меня здесь нет, поэтому ты меня и не увидел.
– Я не знал, что иногда приключается чудо.
– Не переоценивай силы эстетики, сынок, бегство в иллюзию – плохая защита от каленусийской пси-жандармерии. Меня не видят только такие, как ты, ребята тонкой ментальной конструкции, зато отлично снимет каленусийский снайпер, у которого отродясь не бывало воображения.
