Консуляры уже обгоняли Короля, он, сделав свое дело, медленно побрел к берегу, неся в груди непривычную сосущую тошноту.
Когда Вэл добрался до прибрежной рощи, бой успел закончиться. Пресловутый большой излучатель так и не ударил – возможно, сыграла роль осторожность Крайфа и категорический запрет Порт-Калинуса. Что из того? Развалины знакомого дома едко чадили. Рыжеватый древесный дым обманчиво пах камином, остро постреливали мелкие искры. Король рвался вперед, упрямо раздвигая возбужденную толпу. Его яростно пинали и давили, в воздухе витала густая, с богохульным оттенком брань, передние ряды стеснились, попятились назад – видимо, приехала долгожданная санитарная машина. Король остановился рядом с высоким светловолосым псиоником, тот недовольно отступил, давая чужаку немного драгоценного места.
– Смотри, что творят у нас каленусийцы… Эти перебираются из-за Таджо, как будто тут их земля, даже не стащив формы, лезут через границу, чтобы расстреливать тех, кто видит.
Тело лежало на земле – длинный, какой-то неземной силуэт, прикрытый куском старого брезента. Даже сквозь ткань было заметно, как высок и худ убитый. Край покрывала сдвинулся, под ним беззащитно темнел запекшейся кровью коротко стриженный седой висок, неприкрытая кисть руки бессильно распростерлась на песке. Вэл узнал длинные, сильные, изящно очерченные пальцы Художника.
– Как это получилось?
Светловолосый провел рукой по глазам, оставляя на коже пятна свежей сажи.
– Наш артист и гуманист – он никогда не пользовался боевой наводкой и не сумел защититься. Художник был святой, в самом деле – жалел всех, даже каленусийцев. Они просто пришли и убили его. Пришли и убили.
Люди из «безопасности» потеснили толпу. Вэл с трудом оторвал взгляд от мертвой руки псионика. Где-то поодаль замаячил знакомый профиль Миши Бейтса. Вэлу показалось, что он видит и Стрижа, но консула тут же закрыли чужие настороженные спины.
– Вот они, – резко и зло бросил кто-то. Внимание Далькроза привлекла тесная кучка солдат в каленусийской форме. Пленники стояли, приподняв разведенные руки и избегая встречаться взглядом с людьми из толпы. Казалось, каленусийцы высматривают что-то интересное на истоптанной грубыми подошвами земле.
– Сволочи.
– Не вздумай тронуть их наводкой – пусть сначала почувствуют, что натворили.
– Не надо наводок. В роще достаточно деревьев, листопад прошел, сучья и веревки найдутся.
– Я бы коптил таких живыми, жаль, что священники не дают.
Вэл оторопело смотрел, как на чужаков наползает возбужденная толпа. Люди Бейтса равнодушно отошли, открывая дорогу луддитам. Каленусийцы ждали развязки, никто не пытался сопротивляться, они только неловко жались друг к другу, отворачивались, как будто защищали лица от сильного порыва ветра. Король отринул ментальный барьер, его окатило страхом, тупой болью и тяжелой тоской, потом мозг задел короткий ожог, направленный луч чужого презрительного интереса – совсем молодой паренек, солдат-каленусиец, с ярко-голубыми глазами, в линялой форме смотрел на Короля в упор. Далькроз не отворачивался, испытывая тревожное чувство недоброго, запоздалого узнавания.
Толпа качнулась, сомкнулась и оттеснила Вэла от Беренгара, тот дернул плечом и презрительно плюнул под ноги. Вэл повернулся, раздвигая толпу.
– Куда прешь, сопляк! – рыкнул на него высокий плотный, с горделивым профилем старик.
«Я сделаю это ради памяти Художника».
– Алекс! Мастер Алекс! Стриж!
Охрана грубо и зло отбросила Вэла, он отчаянно рванулся в обход, пытаясь привлечь внимание Дезета. Тот замахал рукой в ответ, «безопасность» нехотя посторонилась.
Консул только что оторвался от уникома и что-то поспешно говорил Бейтсу. Вэл уловил только обрывки резких фраз.
– …Порт-Калинус не в курсе. Мальчишки, самоуправство местных психов из-за реки… Наш Поверенный…
– Алекс!
– Чего тебе, парень? хмуро поинтересовался Стриж.
– Остановите их.
– Кого остановить?
– Остановите, пожалуйста, ваших людей. Они сейчас раздавят каленусийцев.
– Пусть каленусийцы провалятся в непотребный Оркус. Убирайся, парень, это наше внутреннее дело.
– Меня оно тоже касается. Среди пленных один мой знакомый.
Стриж отмахнулся.
– Не ври мне, парень, у ивейдера не заводятся друзья в жандармерии.
– Это не совсем друг, просто один мой знакомый – сам бывший псионик.
– Тогда какой Бездны он поперся за Таджо?! Твой знакомый – самый заурядный каленусийский террорист. Такие дела обычно в почете по одну сторону границы, зато по другую за них приходится платить. Все по правилам и все честно.
Дезет повернулся спиной, давая понять, что разговор окончен, Король в отчаянии схватил его за руку:
– Алекс!
– Чего еще тебе? Сейчас не время для дискуссий…
– Остановите ваших луддитов, тогда я соглашусь участвовать в том самом проекте, насчет моего помощника в Порт-Калинусе и вообще…
Консул помедлил, удивление очень слабо, но все же отразилось на его лице – Дезет умел при случае удерживать маску поддельной невозмутимости.
– Этот паренек на самом деле так тебе дорог? Старый приятель?
– Да, – наполовину солгал Король.
– Когда-то я тоже любил делать глупости. Ладно, только смотри не промахнись, бывают такие друзья, которые на деле хуже врагов.
Консул что-то негромко сказал Бейтсу, тот прижался ухом и губами к уникому. Тотчас толпу снова потеснили, люди «безопасности» суетились, словно жесткие крупные муравьи, теперь «личинок» – пленников по одному затаскивали в тюремный фургон.
– Твоего приятеля мы пока изолируем. Извини, Вэл, но прочих отдадим трибуналу, и я не уверен, что он будет к ним слишком милосердным. С твоим другом попробуем немного поработать, если он окажется более-менее вменяемым, получишь парня на руки, в целости и сохранности. Но не сразу – сначала мы убедимся, что он не опасен физически.
– А разве он может быть опасен?
– А ты как думал? Нам лишний риск ни к чему, обычно из-за Таджо засылают психов-самоубийц, мальчишек с крепко промытыми мозгами, я не уверен, что твой друг сейчас в полной норме.
– Я не какой-нибудь беззащитный.
– А я не какой-нибудь доверчивый.
– Конечно. Большое спасибо вам, консул.
– Пожалуйста, Король.
Далькроз проводил взглядом сутулые спины пленников и, как только фургон, завывая, отъехал, зашагал к Арбелу, приминая сандалиями и так уже истоптанный песок.
* * *
Марк всегда недолюбливал темноту. Здесь, в Арбеле, он научился ее любить – в его просторной квадратной камере без окон всегда горел неяркий, но назойливый свет. Наверное, подсветка помогала работать аппаратуре наблюдения, но на третий день Беренгар захотел длинной-предлинной, нескончаемой черной ночи.
