– Что, интересно, ты знаешь?
– Да ведь им, чтоб рисовать, адреналин нужен! Я с этой публикой встречался, ребята они веселые, но...
– Что «но»?
– Хочешь, расскажу? Знаю, например, одного парня, который свои картины задницей рисует. Пьет красители с фенолфталеином, потом присаживается над холстом – и водит анусом взад-вперед. Еще одна художница, тоже москвичка, устроила выставку своих выделений. Расставила баночки – в одной моча, в другой – сопли, в третьей – гной из ушей. И все культурно, на полочках, с табличками. И ведь огромные деньги за это получают!
– Ну, есть извращенцы...
– Нет, Гриша, что ты! Это называется не извращенцы, а концептуалисты! Хочешь, еще про них расскажу?
– Зачем? Я не понимаю, при чем тут задница, гной, извращенцы...
– Что ты можешь противопоставить им? Чем ты свою Оксану здесь удивишь – обходом кинотеатров? Или кафе-мороженым? Ты ведь для нее нудный парень, согласись. Днем – работа, вечером – книжки, писанина... Художница тебе не пара, ты червяк книжный, а они все – гении! Ты хоть раз видел гения, который меньше двух раз состоял в браке? Ну, кроме Ленина, конечно...
– Да дело не в браке...
– Ладно уж, молчи! Ты же сам все давно понимаешь, не дурак ведь, а признаться боишься. Разве не так?
Григорий промолчал.
– А вот скажи мне еще одну вещь, – безжалостно продолжал Донской. – Ты сам-то как эти месяцы жил? Любовь до гроба – это одно. А ведь работаешь в здравоохранении – кругом молоденькие козочки в белых халатиках. Улыбаются, глазки строят, попками крутят... Ты ничего не чувствуешь, ты железный?
– Не железный. Чувствую.
– Та-ак. И что делаешь?
– Что чувствую, то и делаю. Приходится...
– Ах ты несчастный! Приходится ему... Представляю, как ты мучаешься, бедный мальчик. Гриша, пойми – жизнь любит реалистов. А почему ты сегодня так рассопливился, я легко сказать могу.
– Ну-ну.
– Это все равно что кошелек с пятью рублями украли. Вроде и не жалко, а обидно, что кто-то на твою пятерку сейчас пойдет пиво пить. Была у тебя девочка-конфетка, а какой-то хмырь взял да и скушал. Ты согласен?
– Ты несколько упрощенно понимаешь мир.
– Зато ты любишь сложности! Загляни в себя, только реально, и реши, что ты на самом деле чувствуешь.
– Чувствую себя как после вскрытия. Ты меня так располосовал, что кусков не соберешь.
– А ты как думал! Лечение – это иногда больно.
– Эффективно лечишь. Все правильно, жизнь продолжается. Мне бы теперь сходить в кабак или в публичный дом, развеяться.
– Этот вариант мы уже обсуждали и отвергли. Давай-ка лучше дождемся Костика – у него дежурство до десяти – и закатимся в сауну. Посидим, пивка попьем, поговорим. Глядишь, и дышать начнешь свободнее.
Гриша неопределенно качнул головой.
– Нет, если хочешь, отвезу тебя домой. Сиди там один, пускай слюни, грызи батарею... Или в сауну?
– В сауну, – сказал Гриша. – Гулять так гулять.
– О! – радостно воскликнул Донской. – Жизнь налаживается!
Некоторое время он молчал, глядя на дорогу с непонятной улыбкой.
– Гриш, а все-таки хороша девочка Света, а? – произнес он. – И чего ты, дурак, телефончик у нее не попросил?
Григорий промолчал. Хотя в мыслях он был совершенно согласен с Андреем. Девушка в самом деле была очень хороша. Более того, сейчас она, а не Оксана стояла у него перед глазами.
* * *
Вначале был страх. Выплывая из беспамятства, Луков не испытывал ничего другого. Все пропало – свет, тепло, боль, голод, радость, память, мысль. Вначале был один лишь ледяной, ничем не объяснимый страх.
И от него нельзя было скрыться. Даже пошевелиться Луков не мог – он не чувствовал тела. Оно словно растворилось в гигантском океане, распалось на эфирные частицы, которые невозможно снова собрать и заставить действовать.
Он кое-что помнил. Как мела метель, как он шел по улице, жмуря глаза, и как занимал очередь в пивной. Все это было, хотя и очень далеко... А дальше...
Он не мог объяснить самому себе, что произошло. Раньше такого никогда не было. Сгустилась тьма, краски мира поблекли и поплыли друг на друга. Показалось, что земля под ногами становится мягкой, топкой, будто тает. И в эту холодную серую мякоть он стал погружаться.
Что это – смерть?
Он беспомощно уходил все глубже, глубже, стены пивной были как в тумане. Тяжелая завеса опускалась на глаза, отрезая Ивана Сергеевича от света. И никого рядом, кто мог бы вытащить, встряхнуть, развеять удушливый туман. Холод, полумрак, быстрые тени. Воздух стал густым, он совсем не приносил жизни. Твердь под ногами распадалась все быстрее, и вскоре Луков почувствовал, что падает.
Еще мгновение – и он увидел под собой пропасть – столь огромную, что края терялись в зыбкой дымке. И сразу услышал гул, похожий на шум водопада.
Дно пропасти приближалось, мертвый воздух сдавливал грудь – и вдруг Иван Сергеевич понял, что под ним – тысячи, миллионы людей, заполнивших дно огромного котлована. И он падал в этот котлован!
Шум в действительности был хором миллионов голосов, люди внизу кричали – то ли от боли, то ли от страха или ярости. Дно было все ближе, многоголосый крик – громче. Луков уже съежился и приготовился рухнуть в эту людскую массу и так же закричать, присоединив свой голос к общему яростному безысходному воплю.
И тут что-то случилось. Словно бы чья-то рука схватила его и повлекла обратно, наверх. В последнюю минуту какая-то неведомая сила спасла его от падения. И в этот момент крики внизу стали громче. Казалось, можно различить отдельные голоса, и, наверно, это были проклятия. Обращенная в крик ненависть к тому, кто избежал падения, спасся и ушел обратно, в сумеречное небо.
Это, без сомнения, был ад. Иван Сергеевич даже не допускал другой мысли. Ад кончился – но страх остался, отрезав все остальное, чему есть место в сердце человека.
Луков не помнил, как и почему все эти жуткие вещи произошли с ним. В памяти не отложились двое похмельных недоносков, избивших его в пивной. Поэтому казалось, что некая мистическая власть вырвала его из обычной жизни и бросила в мир одиночества и страданий. А теперь эта власть хозяйничала над ним, даже над мыслями, парализовав их страхом.
Иван Сергеевич попробовал последнее, что может человек, – кричать. Но ничего не получилось, ни звука не раздалось в мертвом пространстве. И все-таки что-то произошло. В самом Лукове что-то изменилось. Из пяти его умерших чувств выродилось какое-то одно. Он увидел, а скорее почувствовал вязкую холодную среду вокруг себя. В ней висели сотни светящихся частиц, некоторые медленно плыли – вверх, вниз, вдаль... Наверно, они были живыми.
– Кто ты? – обратился Иван Сергеевич к ближайшей частице-огоньку.
