Да нет, не стоит думать, что там оказались немцы. Деревню
заняла – и даже переполнила – другая часть войска! Полку отведена была для
ночлега другая деревня, но в темноте люди сбились с пути и попали не туда…
– Что делать? Как быть? – тревожно переговаривались солдаты.
Сделать хотя бы шаг представлялось немыслимым.
Передали приказ командира полка – ночевать возле халуп, где
сладко спали на соломе (вот счастливчики-то!) солдаты из другой части.
Слава те, Господи, хотя бы дождь перестал!
– Офицеры есть? – выглянул кто-то из хаты, около которой
остановился Дмитрий. – Идите в дом, тут на одного человека найдется место.
Он обернулся в нерешительности к своим.
– Идите, васкобродь, – пробормотал оказавшийся рядом Донцов.
– Чего там, все ведь не поместимся, а вы идите. У вас сапожки фасонные… Небось
промокли насквозь? Я же слышу, как в них хлюпает!
Дмитрий вошел в хату.
Там было совершенно темно.
– Вон туда идите, – сказал незримый человек, голос которого,
впрочем, показался Дмитрию таким знакомым, что он даже удивился. Причем голос
этот вызвал в памяти что-то веселое, довоенное, почему-то звон бокалов и
шипение шампанских струй… «Откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу
Фигаро»!» – как сказал бы Пушкин, которого некогда обожал Дмитрий, пока не
променял его на другого «Сашу» – Черного, который, впрочем, тоже не избегал
этого напитка, как «суровый Дант не избегал сонета», и призывал:
Дешевым шампанским,
Цимлянским
Наполним утробы,
Упьемся!
Эх, хорошо бы… Да, шампанского бы сейчас, а еще лучше –
коньяку для сугреву! Или хоть водки. «И пунша пламень голубой» тоже очень
кстати оказался бы!
– Мы не знакомы, господин офицер? – негромко спросил
Дмитрий, вглядываясь в темноту. – Отчего-то ваш голос мне знакомым кажется.
– А вы кто? – спросила темнота. – Честно признаюсь, ваш
голос мне тоже что-то напоминает, причем очень приятное.
– Штабс-капитан Дмитрий Аксаков, – назвался он и немедленно
услышал в ответ приглушенный хохоток:
– Митька! Шафера родного не узнал!
Ну конечно! Витька Вельяминов! Старинный друг, еще
гимназический, бывший шафером на свадьбе Дмитрия и Сашеньки! Любитель стихов
отнюдь не Саши Черного и даже не Саши Пушкина, а придворного поэта Владимира
Мятлева, не упустивший случая процитировать какую-то его очередную поэзу даже
на перроне Энского вокзала, откуда, под щемящие звуки марша «Прощание
славянки», Дмитрий и Сашенька отправлялись в свадебное путешествие, которое
окончилось, едва начавшись…
Они нашли друг друга в темноте ощупью и обнялись. Ринувшись
к Витьке, Дмитрий невзначай наступил на чью-то откинутую руку. Обладатель ее
проснулся и проворчал:
– Побережней, васкобродь! Не то ведь можно и вылететь в
тычки!
– Что?! – не поверил ушам Дмитрий.
– Что, что… Что слышал! – издевательски передразнила
темнота. – Ничего, сейчас уж не те времена, недолго вам «штокать» осталось!
– Молчать, Полуэктов! – страшным голосом, в котором
отчетливо звучала бессильная ярость, прошипел Вельяминов. – Пойдешь под
военно-полевой суд!
– Руки коротки, васкобродь, – ленивым, хамским голосом
отозвался сгусток тьмы по фамилии Полуэктов. – Сам знаешь, солдатский комитет
меня в обиду не даст. Потому помалкивай лучше и дружку своему скажи, пусть тут
по рукам-ногам не шляется. А то, вишь, бросил низших чинов, наших товарищей, на
дожде, а сам греться приполз.
Вельяминов, свирепо выдохнув сквозь зубы, ринулся было
куда-то вперед, однако Дмитрий успел перехватить его и остановить.
– Ползают такие вши, как ты, – спокойно сказал он в темноту.
– Люди – ходят. Это раз. Второе – дождя уже нет. Третье – коли ты такой хороший
товарищ , – это испакощенное временем слово Дмитрий произнес с редкой,
просто-таки зубодробительной ненавистью, – отчего бы тебе самому не пойти спать
на улице, а сюда кого-то из тамошних низших чинов пригласить?
– Ладно умничать! – пробубнил Полуэктов. – Спать надо!
– Вот и спи! – шепотом рявкнул Дмитрий и пошел вслед за
Вельяминовым в глубь хаты.
Раз или два он наступил-таки на чью-то ногу или руку, но
обладатели их то ли очень крепко спали и ничего не заметили, то ли не сочли
случившееся достойным брани.
Дмитрий разулся, снял шинель, улегся на сенник рядом с
Вельяминовым и ощутил, как Витька весь трясется от злости.
– Знал бы ты только, какие сволочи у нас в солдатском
комитете… – начал он чуть слышно рассказывать, однако облегчение, овладевшее
Дмитрием после того, как он разулся, снял шинель и расстегнул ремень, было
таким всесокрушающим, что он не мог ему противиться и мгновенно заснул.
Вельяминов вздохнул, закрыл глаза, еще раз мысленно назвал
Полуэктова сволочью – и заснул тоже.
Спал Дмитрий буквально как убитый, а разбудил его сильным
тычком в бок Витька Вельяминов, передав приказ по обеим частям, застрявшим в
одной деревне: немедля выходить. Началась обычная суматоха, Вельяминов только
лишь мельком успел показать Дмитрию долговязого, рыжего бледнолицего солдата с
наглым прищуром зеленых глаз. Вид Полуэктова, как и предположил Дмитрий ночью, мог
вызвать у нормального человека только одно желание: дать ему в морду. Нет,
могло возникнуть и еще одно: сдать эту сволочь военно-полевому суду. Однако
сделать ни первое, ни второе сейчас не представлялось возможным, и Дмитрий
только бросил на Полуэктова полный ненависти взгляд, от души надеясь, что
Витьке Вельяминову долго с ним мучиться не придется: либо отправит в
контрразведку, либо найдет эту долговязую рыжую тварь немецкая пуля.
Для себя же Дмитрий пожелал в тот день лишь одного: никогда,
ни разу больше не видеть Полуэктова.
…А в тот день с утра дождя уже не было. Солнце улыбалось
Дмитрию, когда его часть около полудня подходила к старому полуразрушенному
костелу, где и остановилась на большой привал. Потом, когда он узнал, что
загаданное им желание не исполнилось, эта улыбка солнца казалась ему весьма
коварной!
* * *
Убит? Кандыбин? Тот неказистый человечек в шинельке – убит?
– Ка-ак?! – недоверчиво выдохнул Шурка.
