На квартиру Цимбаларь и Кондаков явились почти одновременно: когда первый отпирал входную дверь, второй менял в прихожей ботинки на домашние тапочки. Настроение у обоих было приподнятое.
– Ты знаешь, а я нашёл одного Филиппова, очень подходящего к нашему делу, – без промедления заявил Кондаков.
– Тем же самым могу похвастаться и я, – ответил Цимбаларь, – но ты рассказывай первым, а то у меня кишки просто марш играют.
Пока он жарил яичницу с колбасой, Кондаков начал своё повествование, поминутно заглядывая в записную книжку:
– Призываю в свидетели великого пролетарского писателя Максима Горького, книгу которого я обнаружил в плехановском секторе Российской национальной библиотеки. Называется она «Беседы о ремесле». Издана в тысяча девятьсот тридцатом году. Тираж мизерный… Речь в цитируемом отрывке идёт о попытке итальянского изобретателя Маркони передать электрическую энергию без проводов. Теперь слушай: «Это уже было сделано у нас двадцать семь лет назад учёным Филипповым, который длительное время работал над передачей электротока по воздуху и в конце концов зажёг люстру в Царском Селе»… Отними от тридцати двадцать семь лет, и получится точнёхонько тысяча девятьсот третий год, который недавно упоминала Людмила Савельевна. Впрочем, в Музее техники и в Мемориальном музее Попова это сообщение не подтвердили, назвав Горького большим выдумщиком. Дескать, слышал звон, да не знает, откуда он… Время такое было, что все важные изобретения приписывались исключительно русским людям. Велосипед, паровоз, радио, танк, самолёт. Даже какого-то дьячка Крякутного придумали, якобы летавшего по небу на крыльях.
– И это всё? – подчищая сковородку куском хлеба, осведомился Цимбаларь.
– Это лишь начало! – В случае необходимости Кондаков умел скрывать свои истинные чувства, но только не самодовольство. – Вот письмо этого самого Филиппова, отправленное в редакцию «Русских ведомостей» почти за год до смерти. Даю наиважнейшие выдержки: «Глубоко изучив математику, физику и химию, я приступил к разработке проблемы, которая может принести человечеству неоценимую пользу: стать серьёзным предостережением милитаристам. В ранней юности я прочёл у Бокля, что изобретение пороха сделало войны менее кровопролитными. С тех пор меня преследует мысль о возможности такого изобретения, которое сделало бы войны почти невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, практическая разработка которого фактически упразднит войну. Речь идёт об изобретении мною способа электрической передачи на расстояние волны взрыва, причём, судя по применённому методу, передача эта возможна и на расстояние тысяч километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ удивительно прост и дёшев. При указанном мною способе ведения войны она фактически становится безумием и должна быть упразднена. Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются чрезвычайной опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, частью крайне ядовитых…» Каково?
– Сильно сказано, – одобрил Цимбаларь. – Особенно для девятьсот третьего года… Ну а как же обещанные подробности? Опубликовал он их?
– Нет. Дальнейшее, как говорится, молчание… – Кондаков снова заглянул в записную книжку. – Лишь летом следующего года «Санкт-Петербургские ведомости» поместили коротенькую статейку, в которой Менделеев, заметь, сам великий Менделеев, высказывается в том смысле, что в идее Филиппова нет ничего фантастического: волна взрыва доступна передаче в той же мере, как волна света и звука. А спустя месяц появляется сообщение в разделе происшествий, а затем и некролог. Оказывается, вечером семнадцатого июля Филиппов работал в своей лаборатории над решающим тринадцатым опытом. Лаборатория находилась в том же здании, что и квартира. Родных он попросил не беспокоить его вплоть до полудня следующего дня. Восемнадцатого июля его нашли мёртвым возле стола, уставленного различными приборами. В лаборатории царил беспорядок, наводивший на мысль о поспешном и бессистемном обыске. Личный сейф Филиппова был вскрыт. Вызвали полицию, но почему-то прибыли чины Охранного отделения. Были изъяты все документы, приборы, переписка и, что особенно интересно, географические карты с какими-то загадочными значками. Об этом обстоятельстве репортёр отдела происшествий упомянул особо… Чуешь, куда ветер дует?.. На запросы родных в Охранном отделении ответили, что результаты опытов Филиппова объявляются государственной тайной, поскольку могут быть использованы в антиправительственных и революционных целях.
– У нас пожрать больше ничего нет? – осведомился Цимбаларь.
– Откуда? Кроме Людмилы Савельевны, никто за продуктами не ходит… – Вопрос коллеги несколько озадачил Кондакова. – История о Филиппове тебя больше не интересует?
– Конечно, интересует. Но если бы я услышал её, скажем, года три назад, то, наверное, долго бы стоял на ушах. А сейчас воспринимаю как должное. Взрывы, запросто преодолевающие пространство и время, младенцы, болтающие на ангельском языке, пророки, вещающие от имени сатаны, двойники великих людей, зачатые в пробирке, и прочая аналогичная тряхомудия стала для меня такой же повседневной рутиной, как для сельского участкового кражи кур… Говоришь, всего было тринадцать опытов?
– Я от себя ничего не говорю. А в газетке было упомянуто именно это число. – Кондаков для убедительности помахал записной книжкой.
– С шестопаловским списком сходится. – Цимбаларь задумался. – Если учитывать происшествие в Стамбуле, остаётся ещё четыре взрыва. Один в Питере, два в Москве и ещё один хрен знает где… Задницей чувствую, что все они окажутся на нашей совести. Эх, не видать мне в этом году майора, как собственной поджелудочной железы!
В дверь тихонько заскреблись. Явился Ваня, принципиально не бравший с собой ключа (что это ещё за бродяга, если у него в кармане имеется ключ от квартиры?).
Цимбаларь встретил его радушно, хотя слова при этом произносил нелестные:
– Стервятники слетаются на кровавую поживу, а её-то как раз и нету… Может, хоть ты, Коршун, нас чем-нибудь порадуешь?
– Есть одна новость, только не знаю, как вы её воспримете, – сообщил Ваня, прямиком направляясь в туалет.
– Как я понимаю, ты всё же разобрался с безымянной могилой? – Цимбаларь подмигнул Кондакову: дескать, есть возможность устроить маленький розыгрыш.
– Вот именно. – Судя по интонациям, Ваню занимали сейчас совсем другие проблемы.
– А хочешь, я угадаю, кто в ней лежит? – Коварный план Цимбаларя был ясен всем, кроме Вани.
– Попробуй, – ответил он. – Но могу поспорить, что не угадаешь.
– На что спорим?
– Если проиграешь, сунешь Людке в постель дохлого мышонка. Я знаю, где он сейчас лежит.
– А если выиграю?
– Да не выиграешь ты! – Из туалета донеслось натужное кряхтенье. – Но если вдруг такое случится, можешь сам залезть в Людкину постель. Все последствия беру на себя.
– Замётано! А теперь слушай. Под могильной плитой, где в ночь гибели Шестопалова горела свечка, покоится профессор натуральной философии Михаил Михайлович Филиппов, скончавшийся семнадцатого июля тысяча девятьсот третьего года при крайне загадочных обстоятельствах… Что там у тебя трещит? Штаны лопнули?
