– Если он откликнется на зов, – скептически заметил Лонгчамп.
Роджер стиснул зубы. Лонгчамп всегда старался оставить за собой последнее слово, и спор мог идти по кругу всю ночь.
– Вы старый ворон, Лонгчамп. – Ричард снисходительно и весело разглядывал своего канцлера. – Уверен, он явится ко мне и все объяснит. Если нет, вы сможете говорить во всеуслышание, что я ошибался, и утешаться тем, что мне следовало к вам прислушаться.
– О нет, сир, – с мрачным видом ответил Лонгчамп. – Я буду горевать.
Роджер недоверчиво фыркнул и закашлялся, чтобы скрыть это.
Лонгчамп сверкнул на него глазами:
– Я всегда пекся о благе короля.
– Я не спорю, милорд епископ, – спокойно произнес Роджер. – Но сомневаюсь, что вы станете горевать при виде чужого падения. Простите мою прямоту.
Лонгчамп прикусил язык, но взгляда, который он бросил на Роджера, было достаточно. К епископу явно не стоило поворачиваться спиной.
Глава 33
Фрамлингем, март 1194 года
Роджер пришпорил усталую, покрытую грязью лошадь на последних ярдах моста через ров и рысью въехал во двор Фрамлингема. Он обогнал свой отряд и обоз и намеренно прибыл раньше свиты. Глядя на две новые башни, Роджер восхищался тем, насколько продвинулось строительство за время его отсутствия. Сделать предстояло еще многое, но каменный венец Фрамлингема уже обретал величавую плоть. На фоне мощных башен дом и часовня казались незначительными, хотя выглядели ухоженными и блистали свежим слоем побелки. Перила крыльца тоже недавно починили, и на белом фоне они ярко сверкали красным и золотым. Птицы тут и там клевали червяков, но гусак Вулфвин по счастливой случайности отсутствовал. Роджер спешился и привязал коня к вмурованному в стену кольцу. Конюх, кидавший вилами навоз, остановился, вытаращил глаза и упал на колени:
– Милорд, я не сразу узнал вас, простите!
– Вполне естественно. – Роджер жестом приказал ему встать. – Я опередил свой отряд. Но лучше известить людей. Через час нужно будет позаботиться о лошадях.
– Да, милорд, я…
Он умолк, и мужчины обернулись, когда из-за конюшни высыпали четверо детей, увлеченных игрой в пятнашки. Два мальчика и две девочки слились в единое размытое пятно бегущих ног, летящих волос, ярких платьев и котт. Они встали как вкопанные, завидев конюха и черного коня. А затем Маргарита отлепилась от общей массы.
– Папа, папа! – заверещала она и бросилась к Роджеру.
– Милая! – Он поднял ее в воздух и закружил.
Какое облегчение, что дети его помнят! Роджер вовсе не был уверен, что задержался в их памяти. Дочка звонко чмокнула его в свежевыбритую щеку и обхватила за шею, и отчего-то ему стало трудно дышать, то ли от крепких объятий, то ли оттого, что сжалось горло. Мари держалась поодаль, хотя ее лицо озарилось улыбкой, и Роджер испытал укол боли, увидев, как много уже в ней от маленькой женщины, даже посреди детской игры. Трехлетний Ральф тоже попросился на ручки, хотя Роджер увидел, что требование сына порождено бравадой, а не пылкой любовью, и ощутил, как ребенок застыл и напрягся, когда его подняли. Уильям, на два года старше, ждал неподвижно, словно молодой дубок, но при этом улыбался, показывая щель между передними зубами: у него недавно выпал молочный зуб.
Затем Роджер увидел за спинами детей Иду, которая вышла поприветствовать его, прижимая к левому боку крошечного запеленатого младенца. Ее взгляд был настороженным и даже немного враждебным. На лице жены не играла радостная улыбка, и у него засосало под ложечкой. Он опустил Маргариту и Ральфа и подошел к ней.
– Это твой новый сын, – сухо сообщила она. – Я назвала его в твою честь, хотела напомнить себе, что у него есть отец.
Ида сунула младенца ему в руки, прежде чем Роджер успел обнять ее.
Ребенок был совсем крошечным, не больше двух недель от роду, и еще не успел округлиться. Его глаза были темными и обещали стать карими, как у Иды.
– Вы должны были мне написать, – упрекнул он. – Должны были известить.
– И куда же мне следовало отправить гонца? – мрачно посмотрела на него Ида. – Я не знала, где искать вас, и не думала, что вас интересуют подобные пустяки.
– Мне хотелось бы знать, что вы снова в тягости, и знать, как вы поживаете.
– Неужели? – Ида смерила мужа еще одним долгим взглядом.
Они до сих пор не обнялись.
– Ну конечно! – Роджер приобнял ее и попытался поцеловать, но она увернулась, и он поцеловал ее в щеку, мягкую, но холодную весенним днем.
– Несомненно, вы хотите искупаться и поесть, – произнесла она. – Полагаю, вы опередили своих людей и скоро они будут здесь. – Ида забрала ребенка и направилась к дому.
– Не раньше чем через час. – Он оглянулся. – Где Гуго?
– Скачет с конюхом и собаками, – ответила она. – Я не знаю, когда они вернутся. Сын весь в вас.
Ида отдала ребенка служанке и велела набрать ванну и принести еду.
Роджер ощутил, как эмоции внутри его свиваются в тугой узел и раздражение превращается в ярость.
– Я не по собственной воле провел столько месяцев при иностранном дворе, а исполнял свой долг.
Они поднялись по лестнице в покои. Служанки уже вытащили большую овальную ванну и теперь лили в нее ведрами горячую и холодную воду. Роджер заметил, что все держат голову низко и отводят глаза, и понял, что дело не только в почтении. Ледяная атмосфера в доме могла бы заморозить саму преисподнюю.
Ида открыла крышку сундука и достала аккуратно сложенную чистую рубашку, брэ и чулки. От одежды веяло ароматом лаванды и специй.
– Я сшила их для вас, – сообщила она. – Осенью. Я думала, вы вернетесь домой до Святок. Я думала… – Ее подбородок задрожал. – Что ж, вы не вернулись, и я убрала их подальше вместе с надеждой увидеть вас до конца года.
Роджер снял шляпу и осторожно положил на другой сундук.
– Я продала все до единой свои драгоценности, – сообщила Ида. – Сняла драпировки со стен. Разорила и измучила наших арендаторов и вассалов. Я верила, что с каждой серебряной монеткой, которую мне удавалось выжать, вам остается провести в Германии на одно мгновение меньше.
Ида прижала ладонь ко рту, и Роджер увидел, что она борется с собой. Но когда он собрался заговорить, она убрала ладонь и посмотрела на него полными слез глазами:
– Вам… и моему сыну. Почему я должна была сообщить вам, что жду ребенка, если вы не сообщили мне об Уильяме? Мне пришлось выспрашивать подробности у Александра из Ипсуича. Вы знаете, как больно мне было? Почему вы не сказали? Почему?
Роджер протянул к ней руки:
– Потому что я понимал: вы будете волноваться, и попусту.
– Вы думали, я не узнаю?
