Юлия только плечами пожимала, когда он пытался объяснить свое состояние и нежелание оставаться в одиночестве в Риме. Она уверяла, что он чрезмерно чувствителен, что на него такое впечатление произвела смерть той натурщицы…
Да, произвела, Сен-При не собирался этого скрывать и не стыдился своей впечатлительности. Он никогда не видел Аделаиду Демулен наяву – ни живой, ни мертвой, – но во сне часто… Она приходила к Сен-При, одетая в такой же национальный наряд римлянки, в какие одевались модели на Итальянской лестнице, вот только лицо у нее было закрыто черной кружевной шалью Юлии, а в руках она держала те самые розы, которыми когда-то осыпала ее Юлия. Розы уже увяли и пахли тленом, Сен-При отчетливо ощущал этот запах даже во сне.
Сквозь черное кружево Аделаида смотрела на Сен-При, а потом начинала отступать, и он шел за ней, повинуясь силе ее магнетического взгляда, шел и шел, пока она не вступала под какую-то мрачную черную колоннаду, за которой все было затянуто клубящимся черным дымом, изредка освещаемым огненными сполохами. Сен-При чудилось, что он слышит треск горящего дерева, бульканье кипящей смолы и запах серы. Конечно, девушка-самоубийца подводила его к вратам ада, в который отправилась за свой грех…
Во сне он испытывал ужас, леденящий ужас, останавливался и более не следовал за Аделаидой. Она медленно исчезала, исчезала мрачная колоннада, Сен-При просыпался… И начинал жалеть, что не последовал за Аделаидой.
Может быть, тогда он не проснулся бы!
А иногда Сен-При снилось, что он тонет в Тибре. Мертвое тело с головой, окутанной черным кружевом, колышется на волнах – это тело Аделаиды, рядом качаются в воде увядшие розы, а Сен-При увлекает на дно камень, который висит на его шее. Камнем была голова Юлии, которая вдруг открывала рот и начинала распевать:
О, как безрассудна, о, как беспощадна любовь…
Подсуден ли тот, кто под властью ее
совершит преступленье?
Отыщет ли кто хоть одно оправданье ему?
Поверит ли в тяготы страсти,
безумные муки – ну хоть на мгновенье?
Сен-При вскидывался в постели, дрожа, и требовалось немалое время, чтобы прийти в себя, унять эту дрожь испуганного животного. Но на смену бездумному страху приходили размышления, а они были чуть ли не ужасней снов.
Нередко Эммануил думал, разглядывая себя в зеркало:
«Существовал ли когда-нибудь человек, который свою жизнь, судьбу, военную карьеру, доброе имя свое и своей семьи бросил бы под хвост бродячему псу, испытывая при этом великое наслаждение и благословляя небеса, которые его привели к такой участи?
В это трудно поверить, а между тем такой человек существовал и по-прежнему существует. Вот он, стоит передо мной. Это его исхудалое, постаревшее лицо вижу я. Его виски, которые – в двадцать-то два года! – уже засеребрились сединой. Его запавшие, окруженные тенями глаза. Это его мрачный, безрадостный взор встречаю я.
Что происходит? Где я? Что со мной?..»
Порой приходила Сен-При на память сцена, когда он, после первой ночи с неведомой обольстительницей, проснулся в телеге, полной соломы, услышал заливистый храп – и решил было с перепугу, что ночная красавица перевоплотилась в ужасное чудище. Тогда храпел крестьянин, и Сен-При посмеялся над своим страхом. А между тем страх был пророческим, теперь он это понял! И Юлия в самом деле в чудище перевоплотилась.
Хотя нет, она всегда этим чудищем была… Но лишь теперь он это осознал и понял.
Такие мысли начали терзать Сен-При в Риме, он привез их во Флоренцию… зачем?
Затем, что нужно прекратить все это. Нужно уехать. Нужно развязаться с Юлией. Если он вернется в Петербург, может быть, еще удастся сложить и как-то склеить свою разбитую жизнь. Чахотка… Да лучше умереть от чахотки в России, чем влачить в Италии это существование комнатной собачонки, которая только и ждет подачки от хозяйки!
А хозяйка уйдет – и позабудет накормить бедную левретку…
Сен-При набросил шлафрок и пошел в спальню Юлии. Жаль, что ее нет! У него достало бы сил сейчас бросить ей в лицо, что он уходит, что все кончено!
Но стоило ему увидеть постель Юлии, пахнущую ее телом, нет, пахнущую вечерним слиянием двух тел, – как силы оставили его, и он упал в эту постель, накрылся с головой, зарылся в подушки, жадно упиваясь восхитительным ароматом исчезающего… или уже исчезнувшего? – счастья.
Где она? Почему охладела? Неужели Сен-При больше не нужен ей?
Эммануил с ужасом чувствовал, что любовь, которая только что казалась умершей, воскресает. Если бы Юлия стала прежней…
Если бы Юлия стала прежней! Если бы она вернулась!
Кто-то вошел в дверь и остановился на пороге.
Сен-При рванулся было из душистых покрывал, но услышал смешок Симонетты – и замер.
– Ну пусти, – бормотала горничная. – Ну пус-сти, Микеле!
Микеле не пускал, и судя по звукам, которые доносились до Сен-При, яростно целовал горничную, а она постанывала от удовольствия.
Итак, субретка госпожи и лакей ее любовника – тоже любовники. Совершенно водевильная ситуация!
Сен-При едва сдержал смешок.
– Пойдем туда, в постель, ну, Симонетта! – бормотал Микеле.
– Это постель госпожи! – противилась горничная. – А если она узнает?!
– Как?! – засмеялся Микеле. – Как узнает? Она уехала! Мы можем столько раз поваляться на этих перинах, сколько захотим. А потом поменяешь простыни, да и все. Ну давай, Симонетта, ложись!
Но субретка противилась и норовила переменить тему разговора:
– Кстати, ты сказал синьору Эммануэле, что синьора Джулия уехала на неделю?
– Еще нет, синьор не звал меня. Ну, давай…
– А-а! – закричала Симонетта, увидев Сен-При, который выбирался из постели.
Он посмотрел на ее перепуганное личико, перевел взгляд на лакея, который стоял с разинутым ртом, и расхохотался.
Нет, и правда – водевиль, ну сущий водевиль!
– И куда уехала синьора Джулия? – сквозь смех еле выговорил Эммануил.
– В Неаполь, – пробормотала Симонетта. – Кажется… а потом и в Помпеи.
– В Помпеи! – закатывался хохотом Сен-При. – В Помпеи! А почему… А почему ничего не сказала мне?
– Я точно не знаю, – голос Симонетты дрожал, – кажется, она не хотела огорчать синьора.
– Не хотела огорчать, – задыхаясь, повторил Сен-При, – не хотела!
Вдруг он замер, уставившись в дверь. Только что там никого не было, кроме Микеле, испуганно привалившегося к притолоке, словно внезапное явление синьора Эммануэле лишило его всяких сил, а теперь Сен-При отчетливо видел женскую фигуру в римском национальном костюме, с головой, прикрытой черной кружевной шалью. В руках незнакомка держала увядшие розы.
