Секретарша говорит, что я могу войти. Открываю дверь и вижу,
что шеф сидит на краешке стола. Он редко сидит в кресле, только когда
что-нибудь пишет. А когда разговаривает, он сидит на краешке стола, или на
подоконнике, или уж в крайнем случае на ручке кресла. В общем-то он чудаковат,
как почти все руководящие деятели нашего института. Пожалуй, один только
Дубль-ве не чудак, но на общем фоне подтянутость и корректность кажутся
чудачеством.
– Садитесь, Витя. – Шеф показывает на кресло. Я
сажусь и замечаю на подоконнике своего друга Борю. Шеф смотрит на меня, потом
на него. – Будем продолжать, Боря, или?.. – спрашивает он.
– Если позволите, я к вам зайду в конце дня.
Борис идет к выходу, даже не взглянув на меня. У меня
мелькает мысль, что где-нибудь в другом месте я бы сейчас его не узнал.
– Ну, Витя? – И шеф вдруг садится в кресло.
– Андрей Иванович, я решил к вам зайти:
– Это очень мило с вашей стороны.
– Чтобы поблагодарить за обезьян.
– Пожалуйста, – говорит шеф и молчит.
И я молчу, как дурак. Шеф усмехается. Он иногда так
усмехается, что хочется ему заехать по физиономии. Я говорю твердо и даже
вызывающе:
– И еще я хотел узнать, включен ли мой доклад в
повестку сессии.
Я посмотрел на себя в зеркало и спокойно ожесточился.
Зеркало мне всегда помогает, когда я растерян, потому что у меня жесткое и
грубоватое лицо.
Шеф роется в каких-то бумагах и наконец говорит:
– Да, ваш доклад включен. Выступаете в первый день,
после Буркалло и перед Табидзе.
– Благодарю вас.
Я встаю и иду к выходу. Не хочешь говорить, ну и не надо.
– Виктор!
Оборачиваюсь. Шеф сидит на краешке стола. – Хотите
попробовать французскую сигарету?
Он позавчера вернулся из Парижа, куда летал на сессию
ЮНЕСКО. Я подхожу к столу. От французской сигареты я не откажусь. Кто откажется
от французской сигареты! На бачке нарисован петух и написано «Голуаз бле».
Страшно крепкие сигареты.
– Ну как там, в Париже? – спрашиваю, как спросил
бы Борьку.
– Да в общем все то же. Развлекаются.
Некоторое время мы молчим. Надо же почувствовать французскую
сигарету.
– Послушайте, Витя, – наконец говорит шеф, –
у вас полная уверенность?
Я смотрю на себя в зеркало.
– Полная уверенность. Иначе бы я…
– Я к вам не зайду и не буду ничего смотреть. Вы это,
надеюсь, понимаете?
– Конечно.
– Да ведь вы и не хотите, чтобы я смотрел, правда?
– Не хочу, Андрей Иванович.
Шеф усмехается.
– Как это все мне знакомо. У меня тоже когда-то
наступил момент, когда я стал избегать покойного Кранца.
Он начинает ходить по комнате. Портрет Кранца висит над его
столом. Я смотрю на портрет.
– Но вы ведь все-таки остались друзьями с Кранцем, не
так ли?
Опять я делаю ошибку, как и в прошлый разговор с ним. Шеф
терпеть не может ничего сладенького. Его прямо всего передергивает.
– Вот, что, Виктор Денисов, – резко говорит
он. – Вы решили стать настоящим ученым? Как ваш руководитель и как
коммунист, я приветствую ваш порыв. Ваш доклад поставлен на первый день сессии.
Насколько я понимаю, вы будете говорить об очень важной проблеме. Я приветствую
вашу смелость и самостоятельность. Но я вас предупреждаю: ученый совет будет
слушать во все уши и смотреть во все глаза, и если ваша работа окажется ловким
трюком, эффектной вспышкой (а так, к сожалению, бывает нередко; в молодости
очень хочется сокрушить пару статуй), тогда мы вас не пощадим. Добросовестных
компиляторов еще можно терпеть, но демагогии нет места в науке. Вам все
понятно? Идите работать.
Кивнув, я пошел к выходу.
– Хотите еще сигарету? – крикнул шеф вдогонку.
Хотел бы я посмотреть на того, кто откажется от сигареты
«Голуаз бле».
В коридоре меня встречает Борис.
– Весь наш отдел будет выступать против тебя, –
говорит он, – потому что твоя работа – это дешевый трюк.
– Ага, понятно.
– Ты извини, старик, но я тоже буду выступать против
тебя.
– А как же иначе? – говорю я, а сам в полном
смятении. – «Борька, черт побери! Борька, Борька, неужели он все забыл?»
– Ты думаешь, что я боюсь за свою диссертацию, но это
не так. Я – за научную честность.
– А я только за нее.
– Сомневаюсь!
– А ты знаешь содержание моей работы?
– В общих чертах.
– Пойдем!
Я хватаю его за руку и тащу в виварий. Красавица-бис висит
на хвосте, а Маргарита прыгает из угла в угол, как заведенная.
– Видишь? – кричу я Борису. – Видишь, они
живы. Они побывали в камере, и они живы.
Я смотрю на Бориса, а ом смотрит на обезьян – у него
стеклянный взгляд. Он смотрит и ничего не видит. Мне становится не по себе, и я
ухожу из вивария. Борис идет за мной.
– Витька, в последний раз тебя предупреждаю: сними
доклад. Не по зубам тебе это, даже если ты и прав. Дубль-ве – огромный
эрудит, сильный боец и в общем страшный человек. Он уже все о тебе знает.
– То есть? – Я поражен. – А кто обо мне
чего-нибудь не знает? Что ты имеешь в виду?
– Твои настроения в определенный момент. И странные
вопросы на семинарах. А помнишь, как ты привел к нам на вечер какую-то крашеную
девку?
Вы танцевали рок-н-ролл. Дубпь-ве уже все это знает и
мобилизует общественное мнение. Он всем говорит, что ты морально неустойчив и
политически не воспитан…
– А ты с ним согласен?
– В какой-то мере, понимаешь ли, он прав.
– Ах ты…
Резким движением я заворачиваю Борьке руку за спину. Мне
хочется выбросить его в окно. Я выпускаю его.
– Слушай, сопля, если бы не эти священные стены…
Убирайся!
***
