И все же такой книги, как эта, он не встречал никогда. Небывалая, ни на что не похожая книга! Не такая, как прочие, пусть даже и все они различны!
— Именно поэтому я и решил подарить ее вам, коллега, — ответствовал профессор Брессак.
— Подарить? Мне? — Шарц онемел.
— Я как-то обратил внимание, что вы не весьма сильны в фалестрийском наречии, коллега, — чуть другим тоном промолвил профессор Брессак, и Шарц вновь ощутил себя студентом.
— Я… э-э-э… а можно пересдать, профессор? Я обязательно выучу!
Брессак усмехнулся.
— Вот и совершенствуйтесь, коллега. У фалестрийцев встречаются такие медицинские знания, которых нет у нас, так что овладение этим языком не представляется мне вовсе уж бесполезным.
— Но… эта книга… она достойна почетного места в библиотеке университета! — воскликнул Шарц. — Я бы даже сказал — почетнейшего!
— Возможно, — кивнул профессор. — Однако же привезли ее. не университету, а мне, привезли аж из самой Фалестры, должен отметить. Так что мне и решать, кому она достанется.
— Но…
— Никаких «но»! А то запрещу пересдачу! Так и будете ходить остолоп остолопом.
— Спасибо, профессор! Вы даже не представляете, какое спасибо!
— Это вам спасибо, коллега… а то на тот свет с виолой не пускают, я проверял! А куда ж я без виолы? Да и жена ругаться станет, что это, скажет, за профессор, который умер посреди сессии?
* * *
На сей раз чужое пристальное внимание не почтило Шарца осторожным прикосновением, едва заметным присутствием где-то на грани сознания, смутной тревогой и беспокойством. Оно ворвалось стремительной атакой разбойничьей банды, плеснулось выскочившим из камина пламенем и с ненавистью вцепилось в спину.
«Не оглядывайся, коротышка! Не оглядывайся, — радостно бурчал петрийский лазутчик. — Мы же и так знаем, что вокруг враги. Нечего им заранее знать, что мы их почуяли. Идешь себе в гостиницу, вот и иди спокойно. Или ты их полечить собрался?»
Радостно?
В голосе лазутчика почти неприкрытое ликование. Он наслаждается каждым мигом. Каждым шагом. Каждым вдохом. Черт! Да у него голова от счастья кружится! Впрочем, нет, у агентов головы от счастья не кружатся. У них вообще ни от чего головы не кружатся. Головокружение им ампутируют в процессе обучения. Шарцу пришлось здорово потрудиться и стать сэром Хьюго Одделлом, чтоб в полной мере освоить столь сложное искусство, как головокружение. И чему этот недоумок радуется? Чему счастлив? Тому, что за ними кто-то следит? Тому, что у них враги появились? Тому, что они опасности подвергаются? Нечего сказать — весомый повод для радости и счастья! Нет, далеко не все гномы психи, в этом олбарийский лекарь со временем убедился, некоторые особи вполне вменяемы, но вот некий Шварцштайн Винтерхальтер — однозначно полный псих и придурок!
«С чего это столько радости? — почти зло поинтересовался лекарь. — Что хорошего в том, что за нами кто-то следит?»
«Тебе не понять, убожество! — откликнулся лазутчик. — Не оглядывайся, я сказал! Это тебе не карманные воришки и не бандиты с большой дороги. Их просто так не засечь. А поймать — тем более не удастся. Их можно взять только хитростью».
«А нам обязательно что-то с ними делать?»
«Ну, если ты предпочитаешь, чтоб они что-то сделали с тобой… Впрочем, Полли это не понравится, коротышка, так что и думать забудь!»
«А ты справишься с ними?»
«Да».
«Ты уверен? Сам же говоришь, что они — мастера».
«Мастера. Но я — лучше».
«Их много!»
«Так ведь и нас двое!»
«Хм».
«Вот именно. Возьми самый большой клистир, коротышка, и как следует прочисть себе мозги! Нам предстоит жаркая работенка!»
«И все же я не понимаю, почему ты так рад».
«Хорошо, отвечу. Если бы тебя, засранца, лекаришку недоделанного, насильно лишили права лечить и на все эти долгие годы засадили в башку скверному недоумку, который занимается совершенно противоположным делом и настолько туп, что ничего, кроме тяжести кинжала в руке и погони за спиной, не чувствует и не понимает, что бы ты ощущал, интересно? Что бы ты ощущал, добренький олбарийский доктор, если бы тебя на веки веков объявили „бывшим“, а потом вдруг выпустили на свободу, да не просто для того, чтоб какого засранца от поноса вылечить, а ради чего-то по-настоящему важного? Ради большого дела? Ты бы не обрадовался?!»
«Хм. Я думал, что ты — это я. Что раз мне нравится лечить…»
«А мне и нравится. Стал бы я позволять тебе заниматься всякими глупостями! Но побеждать нравится больше. Побеждать. Защищать. И убивать врагов! Красиво и эффективно».
«То есть… все эти годы… я держал тебя в плену?»
«В тюрьме, коротышка, в тюрьме. Давай уж называть вещи своими именами. Ты упрятал в застенок того, кто привел тебя к победе. А ведь мог этого и не делать. Разве лорд-канцлер отказался бы от такого агента?»
«Отказался бы, — решительно объявил сэр доктор. — Можешь даже не сомневаться!»
«Почему?» — с заметным возмущением поинтересовался петрийский лазутчик.
«Потому, — отрезал лекарь. — Сам не мог додуматься? Не может быть агентом тот, про кого баллады слагают».
«Духи Огня!» — почти зло выдохнул лазутчик.
«Вот-вот, а еще меня тупицей обзываешь, „последняя надежда гномов“, а сам?»
«Ну, положим, баллады слагают про тебя, а не про меня!» — возмущенно фыркнул лазутчик.
«А ты сильно от меня отличаешься?» — с иронией поинтересовался лекарь.
«Если постараться — отличаюсь», — буркнул лазутчик.
«Брось, любой гном знает тебя в лицо. Да и не только гном. У людей, знаешь ли, тоже глаза имеются».
«И все же это не повод бросать меня за решетку, коротышка, ты не находишь?»
«Но… почему ты ни разу мне не сказал?!» — печально спросил лекарь.
«А почему ты заткнул мне рот, а себе — уши? Нужно сказать, очень профессионально было проделано. Я даже удивился».
«Я тебя не слышал?»
«Да».
«Ты говорил, а я не слышал?»
«Шептал. Говорил. Орал… всего понемножку».
«Прости».
«Бог простит, он у вас добрый!»
«Так ты еще и язычник?»
«Это ты язычник, а я свято чту древнюю веру отцов и дедов. Кстати, если я говорю: „Не оглядывайся“, это не значит: „Не следи за дорогой“, ты не забыл, в какой гостинице остановился, сэр коротышка?»
«Ох…»
«Вот именно».
Олбарийский лекарь сэр Хьюго Одделл аккуратно затворил калитку и вошел в дом. Закрыл дверь. Прислушался. Скользнул глазами по сторонам.
