Гэм смотрела на корму. Китайцы, оживленно беседуя, ели рис из красных лаковых чашек. Все казалось таким незыблемым, да-да, незыблемым…
— Я и это знаю, — медленно проговорила она, — и все же уйду… Конечно, тяжко и печально, что от этого что-то сломается… но я уйду, ведь иначе нельзя.
Среди грез этого плавания Гэм неожиданно явилось видение — словно кадр контрастного фильма, оно вдруг упало в сумрак ее туманных надежд: не цели определяют бытие и не пути. А только напряженности. Многообразие излучений и связей в генераторе подземных струй. Человек был трубкой Гейслера1, что светилась под током. Долгое напряжение — вот каков ее путь. Если искать цель, в путь отправляться незачем. Удовлетворения не будет — сколь ни изощряйся в софизмах. Когда ставишь себе цель только ради пути, в ней непременно присутствует забавная осторожность обманутого, который поумнел и не хочет еще раз обмануться. Все дозированное, осознанное, разграниченное, отмеренное попахивает школярской ученостью и вызывает отвращение. Идущий ради самого пути никогда не имеет кругозора, тонет в отдельных деталях. Лишь тот, кто чувствовал напряженность, распознавал степени различий, воспринимал перемены не как трагичность, а лишь как широкий размах напряженности, — только такой человек до-стоин тягаться с жизнью. В напряжении, в размахе все полет, все достижимо — самые дальние моря, самые чужие берега… и наконец ты летишь в беспредельной синеве…
В душе Гэм билось беспокойство; и шло оно не из минувшего, ведь она всегда жила настоящим, минувшее было для нее не более чем замирающим вихрем кильватерных струй. Она давно поняла, что ярко и полно живет только тот, кто всем своим существом предается мгновению и живет им так, будто после не будет ничего…
Есть ли что-нибудь более жестокое, чем этот эгоизм, которому ведом лишь собственный хмель и который вечно упивается лишь собою?.. И есть ли что-нибудь более правдивое, более истинное?.. Слова сами пришли на ум, Гэм мысленно последовала за ними — и залилась краской, сообразив, что шли они от того, к кому она стремилась сейчас всеми фибрами своего готового к сражению существа.
IX
Лавалетт, лежа в кресле под тентом, смешивал виски с ледяной содовой. Выжал лимон, плеснул соку в содовую. Потом небрежно бросил кожуру на пол, ополоснул руки в стоящей рядом чашке, взял полотенце и не спеша вытер пальцы.
Подняв глаза, он увидел прямо перед собой Гэм и без малейшего удивления поздоровался, словно видел ее всего лишь час назад. Она внимательно вгляделась в его лицо — непроницаемая маска.
— Вы приехали как нельзя более кстати, — сказал он, — без вас мои дела очень затянулись бы. Но об этом мы поговорим вечером. Вы ведь, наверное, хотите переодеться. В ваших комнатах все по-прежнему, как вы привыкли. Слуга проводит вас наверх; если вам что-то нужно, скажите ему, он все сделает. А я пока подготовлюсь к делам и после дам вам необходимые объяснения.
Вечером Лавалетт коротко рассказал о деле: речь шла о том, чтобы добыть кое-какие важные планы. Владельцем их был некий мексиканец, который вел переговоры с двумя англичанами, помощниками правительственного уполномоченного. В Калькутте Лавалетт встретится со своим агентом, а тот познакомит его с мексиканцем. И вот тут потребуется помощь Гэм.
— Вы должны в точности выяснить, о чем идет речь и насколько он продвинулся в переговорах с англичанином. Я кое-что разузнал насчет этого мексиканца. Человек он очень осторожный и хитрый. Но, как и все мы, питает слабость к женщинам. — (Гэм покраснела.) — Если вы изловчитесь найти к нему подход, он сам вам все расскажет. Я очень на это рассчитываю. Планы, которыми он располагает, имеют огромное значение. Мы непременно должны их заполучить. И заполучим.
Гэм спустилась в сад. Она не ответила Лавалетту, только крикнула снизу:
— Воздух — как теплая ванна… в нем можно утонуть, он бездонный, в нем нет опоры…
Лавалетт рупором приставил ладони к губам и крикнул:
— Бездонный… бездонный — какие звуки… Бездонный… опоры… как свинец и клей…
Гэм раскинула руки.
— Мне хочется плыть… в прозрачном фиорде… — И с легкой улыбкой она принялась срывать ветки тамаринда.
Мексиканец недоверчиво взглянул на Лавалетта и слегка неуклюже, но проворно склонился перед Гэм. Она подала ему руку и сумела сделать так, что он ее не поцеловал. Когда мексиканец говорил, он то и дело подмигивал одним глазом и бурно жестикулировал.
— Нужно дать ему выпить, — насмешливо сказал Лавалетт, — тогда и руками махать перестанет, потому что придется держать стакан… Видите, я стараюсь заранее уладить важные формальности. — С этими словами он отошел к своему агенту.
Через несколько дней мексиканец пригласил Гэм и Лавалетта к себе. В разговоре он беспрерывно обращался к Гэм, пытаясь пробудить в ней интерес к своей особе. Она оставалась холодна и неприступна. Лавалетт многозначительно посмотрел на нее и предложил своей соседке выйти на террасу, подышать свежим воздухом. Оставшись наедине с Гэм, мексиканец решил воспользоваться случаем и приударить за нею. Она приняла высокомерный вид и словно бы не слышала его слов. Мексиканец почувствовал это, стушевался и настолько потерял самообладание, что упомянул имя Лавалетта. Гэм ответила ледяным тоном и направилась к двери. От какой-то необъяснимой злости ей хотелось оскорбить его. Мексиканец поспешил следом, схватил ее за локоть, хотел удержать, объясниться. Гэм остановилась, не оборачиваясь к нему. Только оглянулась через плечо и молча, с презрением посмотрела на руку, вцепившуюся в ее локоть. Он пристыженно разжал пальцы.
В эту минуту под каким-то предлогом вернулся Лавалетт. Он тотчас заметил, что Гэм заупрямилась. А она с интересом ждала, что он теперь предпримет. К ее удивлению, Лавалетт бросил мексиканцу несколько очень резких слов, предложил ей руку и прошел в гардеробную.
На следующий день Лавалетт ни единым словом не обмолвился об этом инциденте, чем поверг Гэм в некоторое замешательство. Она даже мысли не допускала, что он изменил свои планы, и настороженно ждала дальнейших его шагов.
Она ждала, ведь преимущество всегда на стороне молчаливого. И вот однажды Лавалетт как бы невзначай сказал:
— На днях предстоит новая встреча с мексиканцем. Он принес извинения за тот инцидент. Кстати, я запамятовал сделать вам комплимент: вы с большим искусством придали делу надлежащий поворот. Тогда мексиканец не доверял ни мне, ни вам. Теперь он полагает себя в полной безопасности, ведь, по его мнению, — Лавалетт иронически посмотрел на Гэм, — если бы я был в нем заинтересован, то действовал бы совершенно иначе.
Гэм решила пропустить это двусмысленное заявление мимо ушей, только спросила:
— И когда же состоится встреча?
— Через два дня. У меня. Переговоры мексиканца с англичанами продвинулись уже так далеко, что в этот вечер его нужно разговорить любой ценой, ведь он вполне может прийти к соглашению с нашим противником.
Гэм запустила пробный шар:
