Своего короля он обнаружил распростертым на каменных плитах пола лицом вниз.
— Гар!
Хвала Барле, пульс у Гара был; он редко, но ровно дышал. Кожа сухая и холодная, глаза плотно закрыты. Эшер встряхнул его и позвал по имени; Гар пошевелился, закашлялся, открыл глаза и удивленно посмотрел вокруг.
— Эшер?
— Барла, помилуй, — простонал Эшер и помог Гару сесть. — С тобой все в порядке? Что случилось? Только не говори, что ты решил здесь поспать! Потому что такое неуважение к мертвым…
— Нет-нет, — возразил Гар и прижал ладони колбу. — Я работал над статуями, а потом… не могу вспомнить… потом была боль, и яркая вспышка, и… — На лице Гара отразились, сменяя друг друга, смущение, тревога и внезапный испуг. — Помоги встать.
Кряхтя, Эшер поднял его на ноги. Король покачнулся, потом обрел равновесие и посмотрел на каменные гробницы. Судорожно вздохнул и побледнел.
— Барла помилуй!.. — снова произнес Эшер, но на этот раз слова звучали как молитва. Королева и ее дочь словно спали бок о бок с ясными безмятежными лицами. Прекрасная песня и ее эхо. Но лицо Борна было чудовищно.
С левой стороны оно удалось превосходно. Воспроизведение было безупречным. Но всю правую сторону искривило. Лицо словно оплавилось. Каменный глаз будто взорвало изнутри, и впалая мраморная щека была забрызгана каменными каплями. Казалось, статуя изготовлена не из мрамора, а из воска, и какой-то сумасшедший волшебник дохнул на нее огнем.
— Что случилось? Что пошло не так?
— Не знаю, — прошептал Гар. — Получилась какая-то путаница. О, милосердная Барла. Эшер, какое у него лицо!
Эшер встал между Гаром и статуей короля-отца.
— Не смотри на него. Просто выслушай. Случилось это потому, что ты трещишь по швам. Снадобья Никса не срастили твои составные части, они всего лишь склеили их вместе. Но этого недостаточно. И люди уже начали замечать неладное.
— Какие люди? О чем ты говоришь?
— Дарран мне проходу не дает. Он видит, как плохо ты выглядишь, и остальные могут это заметить.
Гар нахмурился.
— Замолчи. Давай не будем здесь…
— Тогда где? Гар, пора тебе прийти в чувство. За три недели Дурм ни на йоту не приблизился к выздоровлению, и даже слепому ясно, что тебе необходим Главный маг. И немедленно.
— Тебе снова нужен королевский приказ? Я же сказал, что не желаю это обсуждать!
— Придется, — твердо стоял на своем Эшер. Руки, засунутые в карманы, сжались в кулаки, сердце бешено стучало. — Ты очень боишься предать Дурма. А как насчет него? — Эшер отступил, чтобы Гар мог видеть обезображенное лицо Борна. — Если ты доведешь себя до полного истощения, потеряешь рассудок или вообще погибнешь, то, считай, подаришь королевство Конройду Джарралту. И я не знаю, можно ли назвать подобное иначе, чем предательством памяти твоего отца!
В какой-то момент он понял, что Гар готов ударить его. Но тот совладал с гневом, отвернулся и глухо произнес:
— Я знаю.
— Тебе необходима помощь. Помощь в заклинании погоды, в овладении твоей магией. Требуется человек, который знает, что такое быть настоящим доранцем. Я способен подержать твой плащ, пока ты вызываешь дождь, и умыть тебя, когда все закончится, но я не могу объяснить, как управлять твоей силой.
— Это я тоже знаю, — сказал Гар и снова повернулся к Эшеру. Он выглядел удрученным. — Понимаю, что пытаюсь отсрочить неизбежное. И что надо положить этому конец. — Гар снова посмотрел на изуродованное лицо статуи и содрогнулся. — Думаю, это знак Барлы. Предупреждение.
— Так действуй!
Гар кивнул.
— Хорошо. Завтра. Сегодня я должен отдохнуть. Ночью предстоит заклинание погоды, и я должен восстановить силы. Если подобное случится в Погодной Палате… — Он стиснул зубы и покачал головой.
— Прекрасно, — произнес Эшер и шагнул к выходу из склепа. — Значит, завтра. Надеюсь, ничто тебе не помешает. Иначе Дарран сживет меня со свету.
Бледный и угрюмый, Гар последовал за Эшером. Возле гроба отца он остановился, наклонился и поцеловал холодный мраморный лоб.
— Прости, отец. Я скоро вернусь и сделаю все как надо. Обещаю.
— Конечно, сделаешь, — согласился Эшер, поджидающий его в дверном проеме. — Все это случилось только потому, что ты устал.
— Да, конечно, — произнес Гар, не отрывая глаз от лица Борна. — Думаю, ты прав.
Что-то в его голосе насторожило Эшера. Он шагнул назад в склеп.
— Гар…
— Со мной все прекрасно. Я просто…
— Гар, не надо. Магия — это тебе не прыщик, который может запросто вскочить, а ты можешь от него так же просто избавиться. Даже мне это известно. Если ты начнешь думать о том, что…
— О чем?
— О том, что… что… — Он не решался высказаться вслух. Пока слова не произнесены, они не влияют на судьбу.
Гар скривил губы:
— О том, что моя магическая сила, похоже, идет на убыль?
Проклятие…
— Не говори ерунды. Как магия может пойти на убыль? Это же магия. Ты ведь историк, Гар. Разве известны случаи, когда магия доранцев истощалась? Испарялась? Улетучивалась?
Гар медленно покачал головой.
— Нет, не известны. Однако никогда еще она не приходила к доранцу такого возраста, как я. То есть очень поздно.
— Ты теперь не просто изучаешь историю, ты ее творишь, — сказал Эшер. Ему очень хотелось, чтобы Гар стряхнул страх и сомнения и поверил в свои силы. — Ты просто устал, Гар. Этим все объясняется. Во имя Барлы, не забивай себе голову чепухой. У нас и так полно забот.
Гар вздохнул:
— Ты прав. Прости.
— Ладно, не извиняйся. Пойдем отсюда. Надо и делами заниматься.
Гар с облегчением улыбнулся:
— Какой ты грубый…
Эшер ухмыльнулся и подмигнул.
— Я не грубый. Просто таким родился.
— Это точно, — согласился Гар. — И я благодарен Барле за тебя.
Глава двенадцатая
Доставив Гара целым и невредимым в его апартаменты и счастливо избежав встречи с Дарраном и Уиллером, Эшер с головой окунулся в еще один день, до предела наполненный делами, документами, заседаниями и встречами. Власть, принятие решений… Он привыкал к ним, но медленно. С Дафной виделся только на бегу. Она улыбалась ему, и на душе светлело и прибавлялось сил. Он посвятил ее в опасную тайну, но не жалел об этом. Она стала ближе — вот главное, и ради этого ничего не жаль.
Наконец, день прошел. Эшер поужинал в «Гусе», стойко перенося восторги и дружеские подначки по поводу его предстоящего появления в Палате Правосудия. Парни Мэтта пообещали наложить навоза в его башмаки — «на удачу». Но за всеми шутками и остротами чувствовалась искренняя гордость за него. И даже благоговейный страх. Эшер был одним из них, его считали своим парнем, и все же он стал другим. Не лучше. Просто… он был особенным.
