— Хорошо, венд, я скажу еще. Никто и никогда не поверит, будто кузнецы наняли иноземную нечисть для покушения на чародея, с которым они в дружбе. Гораздо легче поверить в обман ромейских угорцев. Ибо разумно вспомнить о странном совпадении: прибытие Лоуха намечено как раз на тот день, когда убитого — по вашей мысли — Наума должны обвинить во всех грехах. На тот день, в который Велислав не сможет отказаться от свадьбы.
— Кузнецы? Иноземная нечисть? — удивился посол. — Я не понимаю, о чем ты говоришь, добрая Василиса. И разве кто-то покушался на жизнь чародея?
Хитер колобок! Кабы не пылающие угли во взоре, нельзя было бы и подумать — но Клемий боится! По крайней мере, должен бояться. Хотя бы потому, что не знает, где провела княжна последние сутки — и не затаила ли еще какой неожиданности?
— Все ты понимаешь. Мы с тобой все хорошо понимаем, Гракус. И не мы одни. Вина вендов слишком очевидна.
На сей раз, потомок ромейских протекторов помедлил. Присыпал угли пеплом и спросил:
— Неужели одни только венды стали целью злобной клеветы?
Ага, пытается понять, о ком еще известно княжне! Что ж, участие в заговоре и других лиц неоспоримо, но…
— Вендов достаточно. Заговор будет разрушен, а больше Твердь ничего не волнует. Мы не хотели бы терять дружбу с Ромейским Угорьем, но плата за предательство будет высока.
— Неужели ни у кого в кремле не возникает сомнений? Ты говорила об иноземной нечисти, княжна. Разве никто не задумался, что подобный союз был бы Вендии не по силам, а в равной степени — не по душе?
— Никаких сомнений, Клемий. Все сходится на вас и только на вас.
— Не понимаю, — медленно проговорил Гракус, прикрыв глаза. — Как могли возникнуть столь чудовищные обвинения? Но, сказать по правде, — угли в щелочках вспыхнули с новой силой, — я пока не услышал никаких обвинений. Ты говоришь о нападении нечисти, о покушении на Наума — может быть, и еще какие-то беды стряслись в вашем княжестве за последнее время? Но все это только неприятные слова. В чем же заключаются сами обвинения?
Непробиваем! Василиса поняла, что, начни она по порядку излагать все подозрения, Гракус мигом отыщет удобнее ответы. Разумеется, он просто обязан был хорошо подготовиться к любому повороту дела. Единственное, что должно бы пошатнуть его, — это угроза собственно Вендии. Пора нанести прямой удар.
— Жаль, что ты не внял моему предостережению, Клемий, — вздохнула княжна, поднимаясь на ноги. — Я не случайно сказала, что мы не хотели бы терять добрые отношения, хотя Твердь и Вендия далеки друг от друга. Но теперь ничего не изменишь. За последние сутки я многое узнала. Наум, если тебе любопытно, скоро вернется и с легкостью разрушит заговор. Но тебе следовало бы опасаться того, что заговор рухнет до возвращении чародея. Понимаешь, о чем я говорю? Если все откроется прямо сейчас, вина падет только на Вендию. Не на кого будет распределять ответственность. Но, насколько я понимаю, ты уже сказал — вернее, замолчал — свое последнее слово. Мне пора, Клемий Гракус.
Как ночью в башне упырь Скорит, она поворачивалась к выходу медленно. И, в отличие от упыря, услышала то, чего ждала:
— Ты права, княжна, это было бы очень печально. Ты нанесла оскорбление моей стране, однако я не держу зла, ибо оскорбление не было публичным, а я вижу, что искренна твоя забота о добрых отношениях между Твердью и Вендией. Это дает надежду. Могу ли я рассчитывать, что ты не станешь торопиться обрушить свои подозрения на мою державу? Могу ли я надеяться, что ты дождешься возвращения чародея, дабы он открыл вину истинных злодеев и беспристрастно явил ее миру?
— Спасение заговорщиков — дело рук самих заговорщиков, — холодно заметила Василиса.
— Я понимаю тебя. Но, по крайней мере, дашь ли ты мне время до завтра поговорить с моим молодым повелителем? Он имеет право знать, что грозит его стране.
На что сейчас Гракусу стоит тратить время та на изобретение способа половчее выйти из заговора. Все таки он молодец: так и не произнес ни единого слова котором его можно было бы поймать, а вместе с тем ясно сказал: я вижу, что ты сама не хочешь «раскрывать преступление» прямо сейчас, ибо у тебя нет веских доказательств. И притом в словах «Я тебя понимаю» после назойливых «Я не понимаю, о чем речь» отчетливо слышалось, да, ты во всем права.
Княжна медленно кивнула головой:
— Я дам тебе это время. Используй его с умом.
А перед внутренним взором вдруг предстала картина нового преступления. Что, если страх за родину окажется слабее пут заговора?
Если…
— Можешь не сомневаться в этом, бесценная княжна. Завтра, после прибытия принца Лоуха, мы поговорим снова.
— Только уж на этот раз я жду тебя в гости, — сказала Василиса. — Постарайся не опоздать.
— До свидания, княжна.
— До свидания, посол.
Он не пошевелился, чтобы проводить ее. Василиса видела, что оставляет Гракуса в нелегких раздумьях. Что ж, хотя бы в одном поход оказался удачным — сама она теперь ни капли не сомневалась в правильности догадок о виновности вендов.
Только вот стоит ли считать это удачен? Продвинулась ли она вперед хоть на шаг по сравнению с тем, чего достигла, сидя над картами в башне?
И очень тревожило одно «если».
Если Упрям прав, и орки, нави, венды — только стрелы, а лучником является Бурезов, то Гракус отступится от заговора. Ибо у него будут все основания бояться возвращения Наума. Вендия под ударом, ей нужен союз со Словенью, ибо на ромейские царства она явно не рассчитывает. И это все, что занимает мысли Гракуса, в прочие детали заговора Бурезов и не стал бы посвящать его.
Но если слепая вера Упряма в учителя окажется напрасной… Не хочется об этом думать — и страшно, и тошно.
Но если это так… тогда Гракусу нечего опасаться «разоблачений» Наума. Тогда до завтра он что-нибудь предпримет. Или, по меньшей мере, успеет придумать всему подходящие объяснения.
Веселая гурьба во главе с мрачной, как туча, княжной двинулась к Вязантском подворью. Уже по дороге Василиса вдруг подумала, что напрасно сказала: «Я дам тебе время». Этим она призналась Гракусу, что нет больше в кремле «умных людей», знающих о заговоре. Не с совершенной точностью, но все-таки…
Оставалось надеяться, что старая ромейская лисица не придаст значения одному-единственному слову. Сочтет его оговоркой либо тщеславием молодой княжны.
* * *
Странный сон приснился Упряму в этот тревожный вечер: будто стоит он на заднем дворе, в руке у него чудесный меч, а в голове бьется единственная мысль — крапиву порубить. Но будто бы рука не поднимается, и он, отступив, разорви-клинок в ножны вкладывает, смахивает со щеки невесть откуда взявшуюся слезу.
И будто бы расступается крапива, и выходит из нее красивая девушка. Бледная, но не болезненной бледностью, скорее сдержанно-взволнованной. В исподней рубахе белей — из крапивной конечно же ткани. Простоволосая, но с волосами темно-зелеными, все того же травяного цвета. Глаза чуть посветлее, большие, пронзительные.
