Протасов закурил, глубоко затянувшись, и, закинув ногу на ногу, затряс отполированным ботинком. Манера судорожно трясти ногой стала для дознавателя пока единственным раздражающим фактором в этом хватком топ-менеджере.
— Станислав Владиленович дорабатывает последнюю неделю. Хотя он пока об этом не осведомлен, — жестко сказал главный.
— Даже так? И руку к его увольнению не приложила Виктория Владимировна?
В ответ Протасов вскочил, подошел к небольшому сейфу, достал из него пеструю папку, бросил на стол перед Алексеем Алексеевичем.
— Эти сведения для меня собирала отнюдь не Виктория Владимировна. В течение семи лет Аникеев жил откатами от прикормленных кинокомпаний. Суммы достигали тридцати процентов. Схема традиционная. Бюджет на фильм, к примеру, семьсот пятьдесят тысяч. Двести пятьдесят обналичивались и отдавались главному документалисту. Естественно, с ведома и благословения бывшего главного редактора. С моим приходом и с вливанием новых поставщиков контента, в том числе и научно-популярного кино, количество кормушек сократилось и откатики достигли рекорда в пятьдесят-шестьдесят процентов.
Протасов прикурил новую сигарету от старой и, закинув теперь левую ногу на правую, затряс ботинком с удвоенной силой.
— Михайловой пожаловалась одна из компаний, которая физически не могла доснять проект на оставшиеся средства, и коммерческий директор подняла волну. Вернее, цунами.
— И вы не считаете это мотивом для расправы? — Епифанов с интересом листал папочку главного редактора.
— Пустое! — артистично отмахнулся Протасов. — Он завтра пристроится на тихий канальчик и развернется с новой силой вместе со своим преданным Санчо Пансой — Пал Михеичем. Вы это реликтовое древо еще не лицезрели? Очень рекомендую. — Протасов схватился за поющий мобильный и, отвернувшись, заговорил отрывисто: «Да, нет, может быть, вряд ли…»
— И вы не намерены давать хода делу по этому экономическому преступлению? — Следователь постучал пальцем по роковой папочке, когда главный вновь обратил на него взор, отложив телефон.
— Помилуйте! Какое дело? — Протасов выхватил папку и швырнул ее в сейф.
Это так, переводные картинки. Ни подписей, ни печатей. Копии! Непонятно с чего. А оригиналы, даже и не знаю, где они. И были ли вообще. — Он широко улыбнулся, скорее оскалился.
«Действительно, на Шарикова похож. Похож!» — Епифанов грузно, но решительно поднялся. Перехватив его жесткий взгляд, глумливый, но фантастически чуткий Антон Михайлович сообщил, притушив улыбку:
— Если вас интересуют мои передвижения в злосчастный день, то с одиннадцати до пятнадцати я находился в офисе учредителя вместе с гендиректором канала. Гендиректор, кстати, только вчера утром прилетел из отпуска.
— Спасибо. Учту. — Следователь подался к двери, но его остановил эмоциональный окрик Протасова.
— Послушайте, товарищ майор, а что вы мужа-то Михайловой не прижмете? Единственный свидетель трагедии, самый родной человек, который ничего не слышал, не видел, не знает. Не странно ли?
— Да вы не беспокойтесь, господин Протасов, — в тон телевизионщику ответил следователь. — Мы прижимаем. Прижимаем!
В коридоре на следователя налетел лысоватый утконосый мужчина, лицо которого показалось Епифанову знакомым. Этот даже на фоне предыдущих телевизионщиков смотрелся вулканом Этной рядом с камчатскими гейзерами.
— Пароходов! Андрей Пароходов! Режиссер, сценарист, профессор Московской академии телевидения! — вцепился он в руку Алексея Алексеевича. — Мы потрясены происшествием с Викой! И я считаю просто своим долгом — гражданина, человека, коллеги рассказать то, что знаю. Это может быть подоплекой дела! Впрочем, решать вам! Я готов сотрудничать со следствием.
Епифанову так и хотелось отстраниться от настырного извивающегося журналиста со словами: «А я не готов…», но он миролюбиво покивал головой возможному ценному свидетелю:
— Где мы можем побеседовать?
— В кафе! Тут рядом кафе! — «профессор» подтянул вытертые джинсы и помчался к лифтам.
Кафе оказалось дорогущим, по меркам полицейского, рестораном с фонтанчиками, статуями и интимным полумраком. Пароходов расцеловался с официанткой, спросил у бармена про здоровье «засранца Гошки», почтительно поручкался с двумя седовласыми господами, в молчании поглощающими обед. Свидетель принадлежал к типу неугомонных, вездеприсутствующих «своих в доску парней» с поставленным голосом и отработанной улыбкой. «Парню» явно перевалило за сорок пять. Заказав два кофе и бутылку воды, Пароходов напрягся, будто и сам готовился к роковому прыжку.
— Дело в том, что Вика собирала компромат не только на Аникеева, который бьется сейчас в истерике, но и на рекламщиков, и даже на Протасова, как бы он мне ни был симпатичен. Взятки и откаты в редакции правят бал. Тут уж вы мне поверьте! — Пароходов закурил и откинулся на стуле, пронзительно глядя на следователя.
— Какому хозяину понравится, когда у него под носом уводят миллионы? А Виктория была предана учредителю — вы понимаете, о ком я? — многозначительно произнес журналист.
— Словом, все шло к уголовному делу? — спросил Епифанов, с тоской взглянув на соседний столик: парочке толстосумов принесли что-то дымящееся в горшочках.
— Да кому надо напоказ это осиное гнездо ворошить?! Здесь у всех рыльце в пушку. Копни — и самого под обломками погребет. И еще корпоративная этика. Разве у вас-то не так? Анелечка, принеси-ка нам с господином полицейским пломбира. Вашего, настоящего! — ухватил Пароходов между делом за локоток вытаращившуюся на Епифанова официантку. И без всякой паузы продолжил:
— Смысл был в очистке рядов. Избавиться от жуликоватого балласта! Вот Михайлова и пыталась заниматься зачисткой. Но кто-то этого не смог перенести.
— А каким образом, по-вашему, могли убить или вынудить к самоубийству Михайлову, сидящую дома вместе с мужем?
— Загадка! Вот это загадка, которая покоя мне не дает! У вас ведь есть соображения?
Епифанов аж водой подавился — «ишь, нашел себе свояка».
— Излагать соображения преждевременно, — буркнул он. И уставился на суетливого телевизионщика, физиономию которого точно видел не раз по «ящику»: — А сами-то вы где были вчера с тринадцати до пятнадцати?
Тут пришла пора давиться Пароходову:
— Я… Я дома был вчера, с маленьким сыном. Выдался в кои-то веки свободный день. А почему вы…
— Да не беспокойтесь, формальность, — отмахнулся Епифанов, вонзая ложечку в шарик сливочного мороженого, которое незаметно поставила перед ним Анелечка.
К вечеру по-февральски неопрятную Москву припорошило колким снежком. Следователь Епифанов покинул рабочий кабинет поздним вечером: с удовольствием вдохнул влажный воздух, казавшийся свежим после прокуренного помещения, и с чувством выполненного долга, расправив плечи, зашагал к метро. «Дело Михайловой» можно закрывать за отсутствием состава преступления. Никто не «помогал» Виктории в страшном прыжке, на который она решилась по неясным мотивам. Как говорится, «сердце женщины — океан». Но страсти, бушующие в душах, не компетенция правоохранительных органов. Все же, что касалось формальной стороны дела — серьезные угрозы, присутствие мстительных коллег или их наймитов в момент происшествия в квартире погибшей, иные, личные мотивы — отсутствовали. Осмотр тела и вскрытие недвусмысленно показали, что никаких следов насилия на теле жертвы нет. Эксперимент со звуконепроницаемой дверью в спальню супругов также говорил в пользу того, что Сверчков не слышал происходящего в гостиной. Если вообще что-то «громкое» предваряло самоубийство. Епифанов искренно жалел мужа директорши, для которого, похоже, вся жизнь сосредоточилась в ненаглядной супруге.
