— Про Отца-Вседержителя священники учат, — ответил Берест. — Но у нас в Даргороде других богов, кроме земнородных, не знали. Из них есть побольше и есть поменьше. Змей, что живет в горах, — он выходит из камня, побережники водятся в реках, дубровники — в дубравах. Перед грозой, говорят, бывает, громницы по небу промчатся: у них кони-тучи, и сами они рады грозе, а куда ускачут — кто же их знает. Но о том, чтобы у мира был Творец, раньше я не слыхал. Да разве похоже на то, Хассем?
— Как же нет Творца! — удивился тот. — Он правит миром и каждому человеку назначает судьбу. Как решит, так и будет. Все знают, что он есть. А почему ты думаешь, что не похоже на то?
Берест засмеялся, а потом задумался.
— Ну, оно того… По многим причинам. Хотя бы бессмертная душа… Священники говорят: нет лучше, как попасть к Престолу Вседержителя. Ну, попадешь. Ну, сто лет будешь сидеть у подножия Престола, двести, триста… Хоть триста тысяч, а зачем? Куда дальше? Бессмыслица получается. Или, Хассем, как там? Есть путь еще куда-нибудь, дальше Престола?
— Нету… — уронил Хассем.
— Ну вот, — Берест махнул рукой. — Какой тогда толк от бессмертной души? Или вот еще, — продолжал он, поправляя костер. — Что за бог такой, который один сотворил весь мир? Да еще, ты говоришь, правит, людям судьбы назначает заранее? Когда он такой всемогущий, то делать ему больше нечего, как сотворить себе мир и потом нашими судьбами править? Получается, это не бог, а мельничный ручей, а мир — мельница. Я спросил священника, он отвечает: может быть, и так, и вы, люди, зерно в мельнице божьей. Я рассердился. Говорю: какой же он всемогущий, если ему все это надо? Уж не на базар ли он муку возит? Тьфу… Нет, не могу я поверить в Единого Творца, — заключил Берест. — Есть боги, только не всемогущие, — и лесные, и горные, и водяные. Вот, Ирица есть, — Берест с улыбкой посмотрел на нее. — И я слыхал, что, бывает, люди женились на них или выходили замуж.
Ирица сидела, обхватив колени руками, и слушала.
Хассем, пока говорил Берест, только молчал и порой несогласно качал головой.
— Если не к Престолу Творца, то куда же потом человек, по-твоему, идет — когда умирает?
— Так, слышно, в странствие какое-то, — усмехнулся Берест.
— Вот! — зацепился за слово Хассем. — Я и думаю: вдруг мы все кем-то раньше были, такими… — он неопределенно махнул рукой, — потом нас Творец послал странствовать и каждому дал судьбу.
Хассем глянул на Береста и Ирицу и продолжал, медленно подбирая слова:
— А может, мы ее сами и выбрали, только сейчас уже забыли. Вернемся туда, — он поднял глаза к небесам, — и все вспомним опять. Если бы прямо здесь вспомнить — конечно, легче было бы. А у кого-то, может, и получается. Иной раз посмотришь на что-нибудь… ну, на звезды или на закат — и такая тоска берет, как будто что-то припоминаешь, вроде как свой дом, а самому тебе туда нельзя — земля не пускает. Вот и живем. А Творец смотрит на это все — и заранее знает, что с тобой будет. И мы бы знали, если бы не забыли. Я и так, и так думал… всякие мысли приходят…
Он замолчал, сомневаясь, стоит ли продолжать. Берест долго, приподняв брови, смотрел на Хассема.
— Смутно что-то, — сказал он наконец. — Были мы где-то там да какими-то другими, выбрали себе судьбу, да и забыли, да попали в наш мир, а Творцу все ведомо… Больно много суеты у тебя с нами Вседержитель развел, особенно если ему и так все ведомо.
Хассем признался:
— Это я тоже понять не могу. Я уж по-всякому думал. Священники говорят: Творец испытывает людей. А может, нет? Может, наказывает? Может, провинились мы. А вернемся — вроде как отбыли срок, можно жить дальше. А еще… Ну… — Хассем смутился. — Творец, его разве нашим умом поймешь! Может, ему и неведомо, а он сам хочет посмотреть, как мы тут будем все? А во Врага Мира ты тоже не веришь что ли?
— Какой враг? — Ирица совсем притихла, слушая Хассема, но тут она встревожилась.
— Да ладно тебе, не пугай, — недоверчиво покачал головой Берест. — Послушать священников, Врага сам же Вседержитель и создал. Вот что, Хассем, Создатель Врага мне не бог. И не верится, что жизнь задумана Вседержителем нам в наказание. Тебе что и сказать о жизни, раз ты с детских лет раб? А жить можно счастливо! Я до плена хорошо жил, Хассем. И жизнь есть за что любить, я знаю.
— А я, — хмуро ответил Хассем, — нет… Ты, Берест, любишь жизнь, а я ее боюсь. Она… как байка страшная, какие у нас на кухне по ночам рассказывали. Мне мать говорила: все, что посылает Творец, — это добро. Даже мор… Только если это добро, то я уже не знаю, что такое зло! Я теперь думаю по-другому. Наверное, в этом мире Враг все же сильнее Творца. Но, мне кажется, не всегда так будет. А может быть, мир еще вовсе не досоздан до конца, поэтому он такой неустроенный? Вдруг мы все тут не просто живем, а строим его понемногу, потому что Творец хочет, чтобы мы потрудились для его мира?
— Это уже другая вера у тебя, Хассем, а не та, что учили в каменоломнях, — сказал Берест. — Своя какая-то.
— Да, получается… — Хассем помолчал, глядя в огонь. — Может, все не так, может, я придумал это сам… Как эту веру с той, другой связать?
— Вороненок ты вещий, — усмехнулся Берест. — Что ты за один раз наговорил, того нам с тобой за век не передумать. А надо идти вперед. Может, и наша возьмет. Жить все равно надо, Хассем, как ты думаешь? Ну, мы и будем по-своему жить. И ты с нами… Мудрец ты, старичище…
Хассем невольно улыбнулся.
— Ну ты и скажешь, — хмыкнул он. — Старичище!
— Старый, мудрый воронище, — засмеялся Берест. — Ведь мы с тобой товарищи и договор заключали помогать друг другу, разве забыл? Вот и пойдем вместе.
— С тобой разве забудешь! — Хассем улыбался почти так же широко, как обычно улыбался Берест.
Моя посуду в кабаке, Илла думала о Зоране: «Все-таки да, он добрый».
К хозяйству Иллы Зоран добавил свое скудное имущество: черный от огня котелок, топор и всякую полезную мелочь вроде ниток, дратвы, иголок, сапожных колодок, куска воска, смолы и шила. Он сам чинил себе одежду и сапоги, при случае мог сшить и то, и другое. В Богадельне он начал немного сапожничать.
Если спрашивали, где научился, Зоран отвечал:
— На войне.
Он не помнил наверняка, на какой: вся жизнь его прошла в местных войнах, которые вели между собой князьки и царьки с помощью наемников.
Илла полюбила слушать его рассказы. Звониградский князь поменял веру, а простонародье долго еще придерживалось отцовской. Волхвы втайне учили парней чтить старых богов и защищаться. А потом, когда лютые поборы князя, перенявшего вместе с верой и чужеземную роскошь, переполнили чашу терпения, Зоран, совсем еще молодой, сделался одним из зачинщиков и вожаков мятежа.
Мужиков не всех волновала судьба старой и новой веры. Еще больше было таких, кто придерживался прежних богов, потому что волхвы тоже были против князя-вымогателя. Но князь взял верх, и среди прочих Зоран был приговорен к смерти. Он бежал, и с тех пор ни разу не был на родине.
